Утром 19 сентября 1833 года Даль отправился с Пушкиным из Оренбурга в Бердскую станицу, бывшую столицу Пугачева. «Я взял с собою ружье,— вспоминал Даль, – и с нами было еще человека два охотников».
Примечание: Одним из них был Константин Демьянович Артюхов, инженер- капитан, директор Оренбургского кадетского корпуса, другим — кто-то из адъютантов губернатора В.А. Перовского (либо гвардии капитан Никита Макарович Калустов, либо надворный советник камер-юнкер Николай Николаевич Дурасов, либо гвардии ротмистр Сергей Гаврилович Чиляев; последнего Пушкин знал по встрече в Закавказье летом 1829 г.
Дорога оказалась недальней — каких-то шесть или семь верст от города. С северо-восточного склона Маячной горы путникам открылась панорама «мятежной слободы», раскинувшейся на берегу Сакмары-реки. Здесь с ноября 1773 по март 1774 года располагалась ставка Пугачева, здесь был тогда главный лагерь повстанческого войска. Отсюда водил Пугачев свои отряды на приступы к осажденному Оренбургу, а его атаманы отправлялись в дальние походы к Уфе и Самаре, Челябинску и Гурьеву, Кунгуру и Казани.
В Бердской слободе действовала Военная коллегия, отсюда рассылались манифесты, сулившие трудовому народу волю и землю. В те времена пугачевская столица — Берда насчитывала всего лишь до сотни дворов. Защищенная с запада рекой Сакмарой, а с юга, со стороны Оренбурга, огромным буераком, она обнесена была еще обветшалым бревенчатым тыном и рогатками; на углах крепостцы и в проезжих ее воротах стояли пушки. К 1833 году тут произошли перемены: число казачьих дворов выросло почти вдвое, снесен был за ненадобностью окружавший слободу бревенчатый тын, на месте сгоревшего деревянного храма выстроили в 1824 году каменную церковь во имя Казанской богоматери.
Еще до поездки в Бердскую станицу Даль говорил Пушкину о живших там старухах, современницах Пугачевского восстания, которые помнили события той поры и рассказывали о них. Каких из этих «бердинских старух» могли застать Пушкин и Даль?
Сохранившаяся в Оренбургском архиве книга ревизских сказок населения Бердской станицы по VIII ревизии, проводившейся 12 апреля 1834 года, указывает на нескольких старых казачек, которые в дни своей молодости были очевидцами восстания и видели самого Пугачева. В их числе — Наталья Козлова (78 лет), Авдотья Воробьева (75 лет), Агафья Ситникова (73 года), Василиса Строганова (73 года). Была среди них и 100-летняя Анна Кононова (примечание Бердской слободы: Коннова?), которой в дни восстания исполнилось сорок.
Но в книге ревизских сказок оказался и существенный пробел.
Даль вспоминал, что когда он с Пушкиным и другими попутчиками приехали в Бердскую станицу, «пора была рабочая, казаков ни души не было дома, но мы отыскали старуху, которая знала, видела и помнила Пугача. Пушкин разговаривал с нею целое утро». Вспоминая встречу с этой старухой, поэт писал жене:
«В деревне Берде, где Пугачев простоял 6 месяцев, имел я une bone fortune (прим. большой успех) — нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год. Я от нее не отставал…» (IX, 83).
Записанные со слов старой женщины воспоминания о Пугачеве и его времени Пушкин отметил ремарками: «Старуха в Берде», «В Берде от старухи» (IX, 496, 497).
Свидетельства о встречах с нею приводятся также в письмах Е. 3. Ворониной, в дневнике К.А. Буха, в мемуарной заметке А.И. Макшеева, но и из них никто не назвал имени бердской собеседницы Пушкина.
Фамилию ее впервые установил оренбургский краевед С.Н. Севастьянов, посетивший Бердскую станицу в 1899 году. Он встретился там с казачкой Акулиной Тимофеевной Блиновой, очевидицей пребывания поэта в Бердской станице. Блинова рассказала, что с Пушкиным в тот памятный день беседовала (и пела ему песни) бердская казачка Бунтова, старушка лет за шестьдесят; ее имени и отчества она не могла вспомнить.
Этими скупыми данными и исчерпывались до недавнего времени сведения о пушкинской собеседнице Бунтовой.
Но вот в последние годы стали известны новые материалы для биографии Бунтовой, открытые краеведом С.А. Поповым в фондах Государственного архива Оренбургской области. В делах губернской казенной палаты, среди материалов VII ревизии, Сергей Александрович в 1965 году обнаружил книгу ревизских сказок населения Бердской станицы по состоянию на октябрь 1816 года. Среди других жителей там значилась «вдова Ирина Афанасьева дочь, по мужу Бунтова, 55 лет», с 18-летней дочерью Натальей и 14-летним сыном Иваном.
Ревизские сказки впервые указали и полное имя Бунтовой, и ее возраст. По всему выходило, что родилась она около 1760 года и при Пугачеве была 13-летней девочкой — отроческий возраст, впечатления которого сохраняют свежесть на всю жизнь. В 1833 году, при встрече с Пушкиным, Бунтовой исполнилось 73 года, но, по свидетельствам знавших ее, она хранила живую память о Пугачеве. Именно под впечатлением бесед с Бунтовой и другими современниками Пугачевского восстания в Приуралье и Поволжье Пушкин писал, что имя Пугачева «гремит еще» в этих краях и «народ живо еще помнит» ту пору, «которую — так выразительно — прозвал он пугачевщиною» (IX, 81).
12 апреля 1834 года в Бердской станице проходила VIII ревизия населения. В книге ревизских сказок учтен «Иван Степанов Бунтов, в службе в Оренбургском казачьем полку с 1825 года». По отчеству сына видно, что мужа Ирины Афанасьевны Бунтовой звали Степаном. А вот она сама по каким-то причинам в записи оказалась не упомянутой. Это дало С.А. Попову повод предположить, что, возможно, Бунтова умерла вскоре после сентября 1833 года, а потому в ревизские сказки 1834 года и не попала. Однако ее не оказалось и среди умерших, учтенных в метрической книге «Бердской подгородной слободы Богородицкой церкви» за 1833 и 1834 годы.
Да ведь она и не могла быть записанной в числе умерших, ибо жила и здравствовала еще много лет! 8 июля 1835 года видел ее заехавший в Бердскую слободу из Оренбурга инженер-прапорщик К.А. Бух. Служивший здесь в 1847 – 1853 годах А. И. Макшеев писал, что он в 1848 году посетил Берды, где застал еще в живых девяностолетнюю современницу Пугачева, ту самую казачку, к которой «ездил А.С. Пушкин в бытность свою в Оренбурге, когда собирал материалы для истории Пугачевского бунта и расспрашивал ее о Пугачеве».
При Макшееве она была ветхой старушкой, забывшей уже многое из далеких пугачевских времен. Но самого Пугачева помнила еще отчетливо, и на вопрос — каков он был — отвечала, по-прежнему называя его царем: «Молодец был батюшка-государь Петр Федорович!»
Макшеев оказался последним из заезжих, которые спрашивали И. А. Бунтову о Пугачеве. Вскоре она скончалась. Точную дату ее смерти установил в 1976 году тот же неутомимый С.А. Попов. Просматривая метрическую книгу церкви Казанской богородицы, он обнаружил запись о том, что 4 июля 1848 года умерла «Бердской станицы вдова, казачья жена Ирина Афанасьевна Бунтова, 96 лет, холерою». В этой записи верна лишь точно указанная дата смерти. Что касается возраста, то он завышен лет на восемь.
Бунтова намного пережила своего знаменитого собеседника — Пушкина…
Небезынтересны биографические сведения об отце Бунтовой и ее муже. Из ее рассказов Пушкину и Ворониной видно, что она в девичестве была казачкой Нижнеозерной крепости, где-то в 1780-х годах вышла замуж за казака Бердской слободы Степана Бунтова, у них родилось шестеро детей, из которых четверо умерли в младенчестве.
Сам Степан Бунтов, согласно записи в метрической книге Георгиевской церкви, скончался 25 января 1813 года, в возрасте 60 лет, следовательно, родился в 1753-м и, будучи в 1773 – 1774 годах молодым 20-летним казаком, являлся очевидцем событий Пугачевского восстания, в том числе тех из них, которые происходили в Бердской слободе, где в течение пяти месяцев располагалась ставка Пугачева и главная квартира его войска. Воспоминания Степана во многом послужили для его жены источниками рассказов о событиях в Бердской слободе при Пугачеве.
Род Бунтовых восходил, как свидетельствуют архивные документы, к яицким казакам времен Петра I, а позднее — к первопоселенцам Бердской слободы, основанной как крепость в 1737 году.
Примечание Бердской слободы: Бердская крепость была основана в 1736 году.
В одной из сенатских книг ЦГАДА содержится «перепись Бердской крепости атаману, старшинам и казакам, и их женам и детям.— майя… дня 1740 году», где значится рядовой казак «Петр Андреев сын Бунтов, тридцати шести лет, Яицкого городка казачий сын, и с того городка записался в Бердскую крепость в казаки тому три года; у него жена Марфа Степанова тритцати лет, Яицкого городка казачья дочь, ис того городка сошла с мужем своим обще, при них дети: Никифор четырнадцати,— Дмитрий десяти,— Агафья пяти лет, Авдотья году». Все они были старшей родней Степана Бунтова и родственниками Ирины Афанасьевны Бунтовой по мужу.
Беседуя с приехавшими 25 ноября 1833 года в Бердскую слободу самарскими дворянами Шелашниковыми и Ворониной, Бунтова сказала о себе, что она дочь казака Нижнеозерной крепости, где и жила в дни Пугачевского восстания, что отец ее служил в отрядах Пугачева под Оренбургом, начальствуя казачьей командой. Он-то и рассказал ей о многих событиях того времени — в частности, о расстреле вдовы коменданта той крепости Е.Г. Харловой и ее малолетнего брата.
Совокупность трех несомненных фактов — отца Бунтовой звали, судя по ее отчеству, Афанасием, был он казаком Нижнеозерной крепости и служил у Пугачева — явилась отправным ориентиром в последующем биографическом разыскании.
Ему способствовала находка в архивных материалах Оренбургской секретной комиссии именного списка «Нижнеозерной крепости казакам и разного звания людям», составленного 9 апреля 1774 года в походной канцелярии генерал-майора П.Д. Мансурова. В списке учтено все мужское население — 143 человека — как находившееся в момент переписи в крепости, так и отсутствовавшее в ней по различным причинам. Лишь два Афанасия внесены в список. Один из них Афанасий Фролов, казачий «малолеток» (до 18 лет) явно не мог быть отцом 13-летней в то время Ирины. Им наверняка был казак Афанасий Бородулин, о котором в списке сказано, что он в момент переписи отсутствовал, так как был в числе 42 казаков-пугачевцев «в злодейской толпе». Большая их часть весной 1774 года оказалась в плену и содержалась под следствием в Оренбургской секретной комиссии. Афанасия Бородулина там не было. Неизвестно, в каких местах и долго ли еще продолжались его «пугачевские странствия», но, вероятно, осенью того же года он возвратился к семье в Нижнеозерную и возобновил прежнюю службу. Со временем начальство забыло его «прегрешения». Три года спустя Бородулин имел уже унтер-офицерский казачий чин — служил капралом.
Даль вспоминал, что старая казачка указала Пушкину «на Гребени[1], где, по преданию, лежит огромный клад Пугача, зашитый в рубаху, засыпанный землей и покрытый трупом человеческим, чтобы отвесть всякое подозрение и обмануть кладоискателей, которые, дорывшись до трупа, должны подумать, что это — простая могила».
Рассказ Бунтовой о пугачевском кладе родственен традиционным и излюбленным в народном творчестве преданиям о знаменитых кладах (Ивана Грозного, атамана Кудеяра, Степана Разина) – всегда преувеличенным, а в подавляющем большинстве и совершенно недостоверным. Столь же сомнительно предание о пугачевском кладе на Гребенях, ибо известно, что Пугачев часть трофейного имущества хранил в Каргалинской слободе в доме своего полковника Мусы Алеева, а наиболее ценные вещи (золото, драгоценные камни, жемчуга, дорогую одежду и посуду, меха и др.) отсылал на хранение в Яицкий городок, в «дворец» своей жены «императрицы» Устиньи Петровны Кузнецовой; позднее все это было захвачено карателями и передано властям.
Вопреки фактам, рассказ о пугачевском кладе, якобы зарытом на Гребенях, продолжает жить в народных преданиях о Пугачеве.
Даль писал, что «старуха спела также несколько песен, относившихся к тому же предмету, и Пушкин дал ей на прощанье червонец». Акулина Тимофеевна Блинова рассказывала в 1899 году, что день той памятной ей встречи был теплым и ясным. Двенадцатилетняя Блинова сидела у дома Бунтовой, нянчившей малых детей. К ним подошли двое господ в штатском, «одни высокий[2], другой — пониже — курчавый»,— это и был Пушкин. Далее Блинова рассказывала: «у него лицо белое, а губы большие, толстые, да уж очень меня занял ноготь на пальце — длинный-предлинный, у нас таких и не носят».
Пушкин спросил Бунтову: «Знает ли она что-либо про Пугачева?» Та ответила, что «все знает про Пугачева и даже песню, что про него сложена». Попросили спеть. «Бунтова спела им одну песню». Приезжие сказали: «Правда, правда, бабушка», а сами «между себя смеются» и снова просят: «А ну-ка еще спой!» Бунтова спела им еще две песни. «Какие слова этих песен, я не упомню, но говорилось про Пугачева, как он воевал, как вешал»,— рассказывала Блинова. Потом она вспомнила, что в одной из песен были слова: «Не умела ты, ворона, ясна сокола поймать». Эта песня высмеивала царского генерала (возможно, В.А. Кара, командира первой карательной экспедиции против восставших), не сумевшего поймать «ясна сокола» — Пугачева.
Посетившая Бердскую станицу 25 ноября 1833 года Воронина писала, что старая казачка (Бунтова) «сказывала… сочиненные в то время песни, и мы записывали их».
Судьба записей, к сожалению, не известна.
В. И. Даль и Е. 3. Воронина вспоминали забавную историю, приключившуюся с казачкой после встречи с Пушкиным.
На прощание гость подарил ей червонец. «Мы уехали в город,— писал Даль,— но червонец наделал большую суматоху. Бабы и старики не могли понять, на что было чужому, приезжему человеку расспрашивать с таким жаром о разбойнике и самозванце, с именем которого было связано в этом краю столько страшных воспоминаний; но еще менее постигали они, за что было отдать червонец. Дело показалось им подозрительным: чтобы- де после не отвечать за такие разговоры, чтобы не дожить до какого греха-напасти. И казаки на другой же день снарядили подводы в Оренбург, привезли и старуху, и роковой червонец и донесли: «Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой невелик, волос черный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под «пугачевщину» и дарил золотом: должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти»[3]. Пушкин много тому смеялся».
Сама Бунтова рассказывала о том же Ворониной: «Только он со двора, бабы все так на меня и накинулись. Кто говорит, что его подослали, что меня в тюрьму засадят за мою болтовню, кто говорит: «Антихриста видела, когти-то у него какие. Да и в писании сказано, что антихрист будет любить старух, заставлять их песни петь и деньгами станет дарить». На другой день, рассказывала Бунтова, явилась она с казаками в Оренбург к начальству: «Смилуйтесь, защитите меня, коли я чего наплела на свою голову, захворала я с думы». А те смеются: «Не бойся,— говорят,— это ему сам государь позволил о Пугачеве везде расспрашивать».
История, приключившаяся с Бунтовой после ее встречи с Пушкиным, отражена и в неопубликованном дневнике К.А. Буха.
Ирина Афанасьевна Бунтова была замечательной хранительницей народной памяти о Крестьянской войне. В ее рассказах Пушкину Пугачев запечатлен как выдающийся предводитель восставших, как человек, отзывчивый к интересам простого народа. «В Берде Пугачев был любим; его казаки никого не обижали»,— записало ее слов поэт (IX, 496).
В воспоминаниях Даля упомянуто не многое из того, что рассказывала о Пугачеве старая казачка. Гораздо полнее ее рассказы учтены в рукописях Пушкина, на листах его так называемых «оренбургских записей» и на страницах дорожной записной книжки (IX, 493, 496— 497).
Содержание этих рассказов и характер использования их в пушкинских произведениях исследуются в работе П.В. Измайлова «Оренбургские материалы Пушкина для «Истории Пугачева» и «Капитанской дочки». Эта же тема рассматривается мною в подготовленной к изданию книге «Над «пугачевскими» страницами Пушкина»; там впервые использованы новые архивные документы, дополняющие и корректирующие рассказы Бунтовой…
[1] Гребени — горный отрог в 10—12 верстах от Бердской станицы. к северо-востоку от нее н выше по реке Сакмаре.
[2] К.Д. Артюхов.
[3] «Пушкин носил ногти необыкновенной длины; это была причуда его» (прим, В. И, Даля).
Источник: «Встреча в Оренбурге» / Р.В. Овчинников // Рифей: уральский литературно-краеведческий сборник. – Челябинск: Южно-Уральское кн. изд-во, 1981. – С. 7-45.
