Летом 1847 года крестьянам деревни Ключевки несказанно повезло. Жили они не тужили в Графской волости Бузулукского уезда, а тут и вовсе радость привалила — не всем, конечно, а Ивану Грибову «сотоварищи». Пахали они на луговых местах, на правом берегу реки Нижний Уран да в пяти саженях (около 10 метров) от берега на возвышенном месте наткнулись на клад. Собрали они монетки, развернули тряпицу и обомлели: два слитка серебра по 1,5 фунта (около 600 граммов) и 1 572 мелкие монеты серебряные, древние!
* * *
Монеты были небольшие, не более серебряного гривенника (10 копеек) и не меньше серебряного же пятака. Форму имели неправильную, угловатую, а некоторые и овальную. Стороны монет были почти стерты от частого обращения.
Что делать с находкой? Сообща надумали обратиться к начальству. В то время в Бузулуке по делам службы оказался управляющий Строковский из Оренбургской палаты государственных имуществ. К нему крестьяне и принесли находку. Управляющий клад осмотрел, а что с ним делать, и он не знал. Определили отправить находку министру народного образования. Найденный клад привезли в Оренбург, сделали опись, крестьянам дали бумагу, что монеты и слитки у них взяли, и отослали в Санкт-Петербург. Высокое начальство из Министерства просвещения клад разобрало и отправило 86 монет из находки в Азиатский музей Санкт-Петербургской академии наук, еще 241 монету передало в Археолого-нумизматическое общество. Последние были оценены с надбавкой 50 процентов в 49 рублей 5 копеек. Прочие найденные монеты признаны Нумизматическим обществом не имеющими «особенного достоинства», как и серебряные слитки. Потому все это было переправлено на Монетный двор. Там серебро оценили по «предельной цене» в 125 рублей 35 копеек, поскольку в нем обнаружено золота 22 доли и серебра 5 фунтов 52 золотника (около 2 300 граммов). На тот момент клад был оценен в 174 рубля 85 копеек серебром.
Оренбургской Палате государственных имуществ было предписано объявить крестьянину Грибову и его товарищам об указанной сумме и выяснить, хотят ли они получить свою находку обратно или взять за клад деньги «русской монетой». Крестьяне долго не думали и взяли деньги.
О найденных кладах, конечно же, не все заявляли властям. Но случалось, что и в церковь относили. Такое случилось в 1878 году с казанским крестьянином Иваном Николаевым из деревни Баланды. Жил он временно в Оренбурге и торговал на Конно-сенной площади. В апреле умер его знакомый, и товарищи отправились на городское кладбище рыть могилу. Старое христианское кладбище Оренбурга располагалось в восточной части, за пределами города. Сейчас эта территория застроена и ограничена проспектом Маршала Жукова, улицами Аксакова, Туркестанской, не достигая Ипподромной. При рытье могилы на глубине полуаршина (сантиметров 35) крестьянин Николаев наткнулся на сверток. Развернули, а в нем старинные монеты, 25 штук. Принесли в Воскресенскую церковь (сейчас на этом месте здание Облпотребсоюза, улица Кобозева), показали священнику Иоанну Рассыпинскому и пожертвовали на новый колокол. Монеты были старой чеканки — 1700-х годов. Конечно, все гадали, откуда деньги могли оказаться на кладбище. Решили, что во времена Пугачевского бунта, когда осажденный Оренбург защищался, кто-то зарыл свои сбережения или награбленное. Неизвестно, пошли деньги на колокол или нет, теперь не так уж это и важно. Интересно другое: сколько еще кладов прячется в Оренбурге?
* * *
Среди башкир в середине XIX века изустно передавалась одна забавная и незатейливая история. Вероятно, кто-то специально ее придумал, занимаясь миссионерской деятельностью среди неправославного населения Оренбургского края. Так или иначе, историйка превратилась в анекдот, а землемер и публицист Владимир Лосиевский, напечатал ее в 1849 году под названием «Умаливающий медведя башкирец».
Как-то один башкирин Мензелинского уезда поехал в лес нарубить дров. Заехал поглубже, привязал лошадь к дереву и, взяв топор, стал выбирать, что срубить на дрова, что для вил и обручей, прочих хозяйственных принадлежностей. Вдруг видит — перед ним, в низине, в зарослях малины поедает ягоды старый, громадный медведь.
Нужно пояснить, что самовольная порубка леса была запрещена, но, будем думать, что башкирин разрешение имел… Увидев медведя, лесоруб от неожиданности сильно испугался, вздрогнул (какие подробности!) и, выхватив из-за пояса топор, по мусульманскому обычаю присел на корточки. Другой рукой он скинул с головы малахай и начал кланяться медведю, который стоял от него в 4 ½ саженях (около 9 метров).
А медведь как стоял на месте, угощаясь малиной, так и стоял, смотрел лишь на башкирца, да поревывал на него. Тот же, окончательно струсив, не вставая с корточек, кланялся, а после заговорил со зверем на русском языке! (Это вообще замечательно, как в глухом лесу, башкирин неожиданно заговорил на неродном языке.) Он говорил ему:
«Пожалуйста, бачка, пусти наша живой! Мы Николай, Русский Бог, свечкам ставить»,
а сам потихоньку на корточках отступал назад. Медведь же, заметив ретираду, сам приближался к башкирину, но настолько, насколько тот от него отодвигался. Иначе говоря, соблюдал дистанцию. Когда башкирин не двигался, то и медведь останавливался.
Видя это, несчастный отчаялся, начал путать просьбы, стал то надевать малахай на голову, то снимать его, приговаривая:
«Пожалуйста, бачка, пусти наша живой и не сироти детей».
Но отодвигаться от медведя не прекращал. Что, может быть, и отвлекло немного медведя. Тут на ближайшее дерево, у которого стоял медведь, прилетел ворон и стал каркать. Медведь отвернулся от башкирина и посмотрел на птицу.
В тот самый момент, откуда ни возьмись, сбоку от медведя выскочил из травы заяц, проскочил между ног зверя и понесся прочь. Медведь медленно пошел в ту сторону, куда побежал заяц.
Башкирин времени зря не терял. Он опомнился от страха и пустился в противоположную сторону, стараясь не шуметь, приговаривая:
«Ай, спасибо, бачка, больно спасибо, что наша пустил живой и кожам целой оставил».
Башкирин добрался до своей лошади, сел на нее и погнал прочь из леса. Когда выбрался в степь, остановился, повернулся к лесу и, сняв малахай, сказал:
«Теперь наша не боится тебя, бачка, а все ж таки спасибо тебе, что пустил наша живой».
На другой день башкирин поехал в ближайшее русское селение к священнику и рассказал тому о случившемся. Наверное, мусульмане общались с русскими крестьянами, слышали от них о чудотворце Николае. Потому и попросил башкирин принять от него 10 копеек медью и свечку поставить в церкви у иконы, поблагодарив таким образом за свое спасение. Просьба башкирина, конечно же, была уважена. Но вот на каком языке говорил башкирин со священником, неизвестно. Вероятно, как и с медведем, на русском…
* * *
В Оренбурге всегда много воровали на рынках и прочих местах, но летом 1897 года нечистые на руку добрались до известного, богатого человека. В июле пристав 3-й части Оренбурга Яков Ткаченко встал навстречу вошедшему в его кабинет хорошо одетому человеку и с видимым удовольствие поприветствовал его. Вошедший был владельцем самой большой мельницы в городе Александр Юров, пришедший по прискорбному поводу. Юрова давным-давно нет на свете, а здание его мельницы до сих пор стоит в начале Советской улицы.
Юров заявил, что 25 июля у него были украдены два бриллиантовых перстня и золотой крест. Вроде бы он купался на Урале, посещал купальни арендатора Ренко и возвращался через плашкоутный мост. Полицейские обыскали купальни (там были кабинки для посетителей), но ничего не нашли. Обещали, что искать будут «непременно» и «тщательно». А сами подумали:
«Ну зачем в купальни в перстнях ходить? Никак с одалисками купание принимал, вот в рассеянности от прелестниц и потерял, а мы ищи…».
Прошло три дня. Юров вновь пришел к приставу и говорит: мол, не в купальнях драгоценности потерял, а в доме Мандель обокрали, что в 1-й части города, где Торгово-промышленный банк в то время располагался. В краже Юров заподозрил швейцара. А кого же еще?
Припомнил он еще одного служащего, что мимо проходил, но вот имени его не помнит. Со всем рвением расследование продолжили. Доставили в околоток швейцара Кирилла Шелихова и спрашивают:
«Брал, негодяй, перстень? Признавайся, а то в Сибирь пойдешь!».
Тот подумал:
«Признаюсь — все равно в Сибирь сошлют, а не признаюсь в том, чего не делал, — глядишь, и отстанут».
Допрашивали швейцара долго, на слово поверили, что не брал. Тут догадливые полицейские задают главный вопрос:
«А кто к тебе заходил? Кто у гардеробной крутился?»
Охнул швейцар Шелихов, вспомнил шельмеца-рассыльного Михаила Васильева, что его конфектой угощал и расспрашивал о богатом господине, оставившем свой пыльник в гардеробе. Пока рассыльного искали, тот на месте не сидел, бегал с бумагами по городу.
А тем временем к приставу 1-й части города явился в полном смысле этого слова напуганный мещанин Лейба Авгушевич и сбивчиво рассказал, что к нему в магазин пришел знакомец, так себе, шапочный, Порфирий Пушков и принес на продажу перстень с камнем. В этот самый Порфирий взволновался, не дождался, когда Авгушевич освободится от покупателя, и ушел поспешно. Лейба сразу заподозрил, что перстень краденый — ну откуда у приказчика бриллиантовые вещи? Вот и пришел в полицию, чтоб, не дай бог, его не обвинили в скупке краденого… Рассказ воодушевил пристава — в расследовании открылись новые обстоятельства!
К вечеру нашли рассыльного Васильева, прямо дома у самовара взяли, сытого, тот даже испугаться не успел. Собака-то во дворе не залаяла, ее соседский мальчонка за пятак в свой двор вывел… Забрили Васильева в околоток, допрашивали с пристрастием, но тот в краже не сознавался, говорил, нашел, дескать, колечко какое-то в коридоре, а кому отдать, и не знал. В общем, попутал его черт продать найденное, а сейчас он раскаивается и грех с души снять хочет. Полицейские тоже не лыком шиты, слышали они подобные байки не раз и не два. К тому же за находку Юровым обещана награда, вещи-то совсем не дешевые.
Насели на Пушкова: признавайся, как и где тебе Васильев перстни передал и откуда он их взял. Порфирий и рассказал. Сам-то он ничего плохого не сделал. Ну попросил знакомец перстенек продать, так он его не продал, усовестился. Что с него взять? Васильев к тому времени был готов рассказать уже все, даже то, чего не знал. Но проявил твердость, в краже не признался. Отдал приставу Ткаченко проклятущие перстни, в сенях под половицей спрятанные.
— А про крест ничего не знаю, хоть режьте меня и в геенну огненную опускайте! — и больше ничего Михаил не сказал. На том розыски закончились.
Несказанно рад был Юров возвращению драгоценностей. Отблагодарил он полицийместера В.Е. Невского и пристава Якова Ткаченко за розыск, а те уж просили его впредь в карманах пальто цацек не оставлять, дабы не смущать население и не повышать статистику краж в Оренбурге. Все остались довольны друг другом. А вот крест не нашли. Может, его там и не было?
По материалам газеты «Оренбургские губернские ведомости»
Автор: Александр Исковский Источник: “Оренбургская неделя” № 15, 9 апреля 2014 г., с. 26
Когда вы первый раз заходите с помощью соцсетей, мы получаем публичную информацию из вашей учетной записи, предоставляемой провайдером услуги соцсети в рамках ваших настроек конфиденциальности. Мы также автоматически получаем ваш e-mail адрес для создания вашей учетной записи на нашем веб сайте. Когда она будет создана, вы будете авторизованы под этой учетной записью.
Не согласенСогласен
Войти через
Я разрешаю создать мне учетную запись
Когда вы первый раз заходите с помощью соцсетей, мы получаем публичную информацию из вашей учетной записи, предоставляемой провайдером услуги соцсети в рамках ваших настроек конфиденциальности. Мы также автоматически получаем ваш e-mail адрес для создания вашей учетной записи на нашем веб сайте. Когда она будет создана, вы будете авторизованы под этой учетной записью.
