К сожалению, в погоне за сенсацией некоторые исследователи неверно трактуют архивные документы, искажая документальность.
Долгое время умы исследователей “пугачевского цикла” занимала личность старой казачки из Бердской слободы, с которой Пушкин, по свидетельству В. И. Даля, сопровождавшего его, беседовал все утро. Она была одной из тех, с кем поэт говорил во время своей поездки осенью 1833 года в Поволжье и Оренбургский край.
А.С. Пушкину, работавшему над созданием “Истории Пугачёва”, было необходимо увидеть своими глазами места боев, казачьи станицы, ознакомиться с населением тех мест, где начался и разгорелся пожар пугачёвского бунта, послушать рассказы еще живых стариков – свидетелей его. Здесь он отыскал не только новые, неизвестные ему документы о Пугачевском бунте, но и записал немало важных и значимых для него свидетельств очевидцев и участников далеких событий.
В числе многих услышанных сведений наиболее важными для него, Пушкин считал и рассказы старой казачки из Бердской станицы (слободы). Записанные им воспоминания помечены ремарками: “Старуха в Берде”, “От старухи в Берде”.
Известный исследователь творчества А.С.Пушкина, В.Н. Измайлов, в своей работе “Оренбургские материалы для “Истории Пугачёва” и “Капитанской дочки“, отмечает:
“Записи Пушкина, сделанные во время поездки или после нее, сохранились в двух рукописях: во-первых, в черновом, первоначальном виде в его записной книжке; во-вторых, обработанные и переписанные на трех отдельных листах. Что касается текстов на отдельных листах, то, как установил В. Л. Комарович, они хотя и писаны карандашом, но представляют собой, несомненно, не первоначальные записи, сделанные во время посещения Сорочинской, Берды, Татищевой и т. д., но обработку, выполненную уже, вероятно, в дороге, а может быть в Болдине, на основании кратких путевых заметок и с помощью исключительно острой памяти поэта-историка.
Эти материалы представляют собой или развитие заметок, сделанных в записной книжке и большей частью, вероятно, не дошедших до нас, или запись по памяти, или, вернее, сочетание того и другого.
В расположении материалов нет строгого порядка, и в некоторых случаях трудно сказать, где и от кого записан тот или иной рассказ, где кончается показание одного лица и начинается показание другого.
В общем (но только в общем) сохранившиеся три листа содержат сведения, собранные на пути в Оренбург- в Сорочинской (от Папкова) и, вероятно, в Татищевой (от Матрены); рассказы Бунтовой (“старухи в Берде”) о событиях в Озерной (Нижне-Озерной) и в Берде; рассказ неизвестного современника – но не Бунтовой – о взятии Пугачевым Озерной и о судьбе Карницкого; несколько мелких данных (о Федулеве, о Творогове), записанных также от неизвестных рассказчиков”.
О встрече с бердской казачкой, Пушкин писал своей жене Наталье Николаевне:
“В деревне Берды, где Пугачев простоял 6 месяцев, имел я (далее фраза на французском языке – Прим. авт.) большой успех – нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобой помним 1830 год. Я от нее не отставал…”.
Почему А.С. Пушкин не назвал ни имени, ни фамилии своей удивительной собеседницы, о которой так восторженно сообщал жене, осталось загадкой, ведь в тех же самых записях имеются ремарки, раскрывающие личность собеседников: “Папков в (Переволоцкой) Сорочинской”, “Матрёна в Татищевой”. Не назвали имени старой казачки в своих мемуарах и все те, кто побывали у неё в Бёрдах после Пушкина. В частности, Е.З. Воронина, которая 25 ноября 1833 года приезжала в Бердскую слободу с самарскими дворянами Шелашниковыми. Но отметила в своих воспоминаниях, что рассказывала старая казачка о жизни своей в девичестве в крепости Озёрной (Нижне-Озёрной), отец её служил в отрядах Пугачёва под Оренбургом, начальствуя казачьей командой.
Нить для поиска и установления фактов биографии казачки из Бердской станицы появилась лишь по истечении шестидесяти шести лет. В 1899 году оренбургский краевед С. Н. Севастьянов узнал от казачки Бердской станицы Блиновой, что, будучи двенадцатилетней девочкой, она была свидетельницей встречи Пушкина с казачкой, спевшей ему несколько песен. Блинова не смогла вспомнить её имени и отчества, но назвала фамилию – Бунтова.
С этого времени, ещё в досоветский период, исследователи творчества Пушкина, стали связывать образ казачки Бунтовой с указанной в письме поэта 75-летней казачкой, свидетельницей и очевидицей давних событий, от которой Пушкин и записал много важных и ценных для него сведений.
Присутствовали эти положения в работах исследователей и в советский период. Так Н. Гриценко, в 1949 году, в Пушкинском юбилейном сборнике подготовленном Ульяновским государственным институтом, отмечал:
“В слободе Берда Пушкин встретил 75-летнюю старуху Бунтову, она хорошо помнила Крестьянскую войну 1773-1775 г.г… Во время Крестьянской войны Бунтовой было около пятнадцати лет…”.
В 1965 году оренбургский историк и краевед С. А. Попов разыскал в фондах Государственного архива Оренбургской области книгу ревизских сказок (переписи) населения Бердской станицы за 1816 год, в которой значилась вдова Ирина Афанасьева дочь, по мужу Бунтова, 55 лет с сыном Иваном – 14 лет и дочерью Натальей 18 лет.(1)
Дальнейшим поиском по выявлению фактов биографии Бунтовой занялся исследователь Р.В. Овчинников.
В 1981 году в статье “Встреча в Оренбурге”, опубликованной в сборнике “Рифей” (Южно-Уральское книжное издательство, г. Челябинск), и в книге “Над “пугачевскими” страницами Пушкина”, вышедшей в том же году в Москве, Р.В. Овчинников рассказал о своём литературоведческом поиске и результатах своих исследований:
“Ревизские сказки впервые указали и полное имя Бунтовой, и ее возраст. По всему выходило, что родилась она около 1760 года и при Пугачеве была 13-летней девочкой – отроческий возраст, впечатления которого сохраняются на всю жизнь. В 1833 году, при встрече с Пушкиным, Бунтовой исполнилось 73 года, но по свидетельствам знавших её, она хранила живую память о Пугачёве…”.
Совпадающие свидетельства о возрасте старой казачки из ревизской переписи и отмеченного Пушкиным, а также свидетельство Ворониной, побудили Р.В. Овчинникова к дальнейшим разысканиям:
“Совокупность трёх несомненных фактов – отца Бунтовой звали, судя по отчеству, Афанасием, был он казаком Нижнеозёрной крепости и служил у Пугачёва – явились отправным ориентиром…”.
В поиске ответа на вопрос, кто из казаков крепости Нижнеозерной мог являться отцом Ирины Афанасьевны Бунтовой, Р.В.Овчинников взял за основу обнаруженный в фондах Государственного архива древних актов “Список именной казакам и разного звания людям”, составленный в крепости Нижне-Озерной в апреле 1774 года, походной канцелярией отряда генерал-майора Мансурова.(2)
В этом списке перечислено мужское взрослое население крепости всех сословий русской и татарской национальностей, находящееся, как помечено в списке “на лицо”, а также отсутствующие или находящиеся в “злодейской толпе”, т.е. в отрядах Пугачева. Список содержит только имена и фамилии без указания возраста, отмечены лишь “малолетки”. В списке оказалось только два человека по имени Афанасий: Афанасий Фролов – “малолеток” и казак Афанасий Бородулин.
Недостаточная для объективных построений и выводов документальная основа этого списка не смутила Р.В. Овчинникова, и он уверенно определил в отцы Ирине Афанасьевне Бунтовой казака Афанасия Бородулина, который значился в списке как находившийся в “злодейской толпе”.
К глубокому ознакомлению с историей станицы Нижнеозёрной, меня привёл краеведческий поиск, связанный с историей села Агаповка Челябинской области, “малой родины” казаков-переселенцев из Оренбургской губернии, основавших в 1902 году посёлок Агаповский. В процессе своих краеведческих занятий знакомился с различными источниками в которых шла речь о крепости-станице Нижнеозёрной. В их числе был и очерк Р.Г. Овчинникова “Встреча в Оренбурге”.
Корни родословной многих семейств агаповских казаков уходят в глубины веков и потому довелось ознакомиться и с духовной росписью прихожанам церкви крепости Нижнеозёрной, составленной в апреле 1773 года. (3)
Рис. 1. Фрагмент духовной росписи крепости Нижнеозёрной 1773 года.
В росписи, указана семья казака Афанасия Михайловича Бородулина. Дочери его Ирине, как мы видим, было всего лишь 6 лет, а не 13.
Таким образом, Р.В. Овчинников допустил ошибку ещё в самом начале своего поиска, поспешно делая вывод о том, что именно Афанасий Бородулин являлся отцом Ирины Афанасьевны Бунтовой. Это утверждение, превращенное им в установленный факт, осталось неизменным даже после того, когда и сам Р.В. Овчинников обнаружил несостоятельность сделанного им вывода, поскольку Афанасий Бородулин в свои 26 лет явно не мог быть отцом тринадцатилетней дочери. Несмотря на это, в статью о Бунтовой, опубликованной в Оренбургской Пушкинской энциклопедии, вышедшей в свет в 1997 году в Оренбурге, автор никаких изменений вносить не стал.
“БУНТОВА (урожденная Бородулина) Ирина Афанасьевна (около 1760 – 1848) – бердская казачка , собеседница Пушкина.
Родилась в Нижнеозерной крепости в казачьей семье; отец ее – Афанасий Михайлович Бородулин, мать – Варвара Антоновна. 13-летняя Ирина Бородулина была очевидицей взятия Нижнеозерной войском Е .И. Пугачева 26 сентября 1773 г. и других событий, происходивших тут. О многих из них она знала также по рассказам отца, служившего в пугачевских отрядах под осажденным Оренбургом, а после того находившегося “в бегах””.
В сноске статьи о Бунтовой в качестве послуживших для нее источников указана и “Духовная роспись прихожан церкви крепости Нижнеозерной” за 1773 год.
Поспешность в выводах на основе явно недостаточного фактологического (документального) материала и пренебрежение критическим анализом, были допущены Р.Г. Овчинниковым и при установлении биографических сведений Степана Бунтова, мужа казачки. Овчинников отмечает, что в книге ревизских сказок за 1834 год краеведом А.С. Поповым была выявлена запись:
“Иван Степанов Бунтов, в службе в Оренбургском казачьем полку с 1825 года”. (4)
Далее Овчинников пишет:
“По отчеству сына видно, что мужа Ирины Афанасьевны Бунтовой звали Степаном”,
затем ещё:
“…Сам Степан Бунтов, согласно записи в метрической книге Георгиевской церкви, скончался 25 января 1813 года, в возрасте 60 лет, следовательно, родился в 1753 -м и, будучи в 1773-1774 годах молодым 20- летним казаком, являлся очевидцем событий…”
В дальнейшем, он скорректировал этот свой вывод и сделал Степана Бунтова на десять лет моложе и вновь без какой-либо документальной основы, “выдал за него замуж” Ирину Бородулину.
В Оренбургской Пушкинской Энциклопедии в статье о Бунтовой (Бородулиной) это закрепилось следующим образом:
“В середине 1780-х годов Бородулина была выдана замуж в Бердскую слободу за 23-летнего казака Степана Дмитриевича Бунтова (1762-1813)”.
Обратимся к не выявленной исследователем Овчинниковым духовной росписи “Бердской подгородной крепости” за 1779 год, в которой отмечено:
“Дмитрий Андреев сын Бунтов – 60 лет, жена его – Прасковья Степанова – 36 лет. Дети их: Степан – 18 лет, Гавриил – 15 лет”.
Рис.2. Фрагмент духовной росписи Бердской подгородной крепости 1779 года.
Из этой росписи следует, что Степану в годы событий Пугачёвского бунта было 12-13 лет и конечно же, он, не мог быть “молодым 20-летним казаком”, как поначалу, поспешил сообщить Овчинников. А вот что записано в посемейном списке Бердской станицы, составленном в марте 1812 года, то есть за год до смерти Степана Бунтова:
“Отставной Степан Бунтов 56 лет, жена его Ирина Афанасьевна 43-х лет, сын Иван – 8 лет и дочь Наталья – 14 лет”.
Рис.3. Фрагмент посемейного списка Бердской станицы 1812 года.
В ревизской сказке за 1816 год, о которой было сказано выше, возраст Ирины Афанасьевны Бунтовой – 55 лет, сына Ивана – 14 лет, дочери Натальи – 18 лет.
Сравнивая сведения этих двух ревизий, мы видим, что возраст Ирины Бунтовой был завышен на 8 лет, а сына Ивана – на 2 года. Соответственно, в 1816 году, Ирине Афанасьевне Бунтовой, должно было быть 47 лет, сыну Ивану – 12 лет, дочери Наталье – 18 лет, как и указано.
То, что Ивану в 1816 году было именно 12 лет, вполне подтверждается записью в ревизской сказке 1834 года о том, что Степан Бунтов на службе в полку с 1825 года.
Казаки направлялись на действительную службу в полк в возрасте 21 год.
Вопросы вызывает и духовная роспись жителей крепости Нижнеозёрной за 1791 год, в которой отмечен отставной капрал Бородулин Афанасий Михайлович 56 лет, жена его Василиса Игнатьевна 31 года и дети: Николай – 16 лет, Пелагея – 14 лет, Анна – 12 лет.(5)
Возможно, капрал Бородулин является полным тёзкой того, о ком шла речь, так как весь состав семьи иной – что, не исключено. Или же это новая семья Афанасия Бородулина. Таким образом, созданные Овчинниковым историко-биографические справки казака Афанасия Бородулина, казачки Ирины Бунтовой (Бородулиной), казака Степана Бунтова и его матери являются всего лишь умозрительными выводами исследователя, основанными большей частью на предположениях, а не на документальных фактах.
Есть у Р.В. Овчинникова и примеры вольной трактовки иного плана. Приведём здесь ещё одну статью из Оренбургской Пушкинской энциклопедии:
“БУНТОВА Прасковья Степановна (1741 – не ранее 1790) – казачка (по прозвищу “Бунтиха”), жена бердского казака Дмитрия Петровича Бунтова. Она была очевидцем событий, происходивших в Бердской слободе во время пребывания там Е.И. Пугачева и его войска (с 4 ноября 1773 до конца марта 1774 гг.). О многих из этих событий, личности Пугачева, отношении к нему казаков Прасковья Бунтова поведала своей невестке Ирине Афанасьевне Бунтовой, а та в свою очередь рассказала А.С.Пушкину, беседуя с ним 19 сентября 1833. “Бунтиха” упомянута Пушкиным в записи, сделанной со слов И.А. Бунтовой”.
В записи А.С. Пушкина, отмеченной ремаркой “В Берде от старухи”, есть строки о событии в крепости Нижнеозёрной:
“…яицкие прискакали в Озёрную израненные …человек 12, кинулись в избу Бунтихи. – “Давай, старуха, рубашек, полотенец, тряпья”…“.
Следуя логике Овчинникова, событие происходило в Бердской крепости, в избе Бунтовой Прасковьи, которая в то время была не старше 35-и лет (выделено – авт).
Уличное прозвище неведомой казачки из крепости Нижнеозёрной, он, по созвучию, связал с фамилией Бунтовой, казачки Бердской слободы. Но так ли это?
Недостаточно обоснованные выводы, сделанные Овчинниковым, попали в работы других историков и литературоведов, ими продолжают оперировать другие исследователи и журналисты, тем самым тиражируя вышедший из-под пера Овчинникова мифический образ 13-летней девочки подростка, воочию видевшую и помнившую Пугачёва, события происходившие в крепости Нижнеозёрной.
Почерпнутые в работах Р.В. Овчинникова, сведения о Бунтовой, приводит в своей книге “Путешествие в Оренбург” (М., 1991) И. Ф. Смольников. Доверились сведениям о Бунтовой – Н.В. Измайлов в своей работе “Оренбургские материалы Пушкина для “Истории Пугачева” и “Капитанской дочки””, В.Л. Савельзон, в работе: “Пушкин и Оренбуржье. Над страницами “Капитанской дочки” и “История Пугачева”.
К.А. Шишов, в книге “Урал в судьбе России: Книга для юношества”, в материале: “Уральское путешествие А.С. Пушкина”, привнёс и свою лепту, сообщая сведения о Бунтовой, как свидетельнице событий в Бердской крепости (!) и называет её “почитательницей” Пугачёва:
“…По приезде в Берды Пушкин подъехал к дому начальника Бердской слободы, сотника Оренбургского казачьего войска и бывшего атамана станицы И.В. Гребенщикова, который, предупрежденный заранее Перовским о предстоящем приезде гостей, интересующихся Пугачевским восстанием и его историей, собрал для них несколько старожилов.
В их числе была казачка Ирина Афанасьевна Бунтова, старушка семидесяти с небольшим лет. Жила она почти рядом с “дворцом” Пугачева. Она оказалась современницей, очевидицей и почитательницей Пугачева, признававшей его “настоящим” царем Петром III. Бунтова, как очевидица, рассказала Пушкину о взятии этой крепости Пугачевым; о присяге жителей крепости Пугачеву – перед виселицей, с земным поклоном, перекрестясь и поцеловав его руку…”.
С лёгкой руки Овчинникова, тема загадки “старухи из Берды” была, как бы “закрыта”, другие исследователи, вполне доверяя своему авторитетному коллеге, к этому вопросу уже не возвращались.
Не ограничиваясь критикой, обратимся к рассмотрению известных свидетельств, связанных с поездкой и пребыванием А.С. Пушкина в Бердской станице.
Несмотря на крайнюю скупость, они содержат существенные положения, которые явно не дают оснований отождествлять личность Ирины Бунтовой с личностью старой казачки, встречу с которой, поэт, называл большим успехом.
Поездка поэта в Бёрды
Известно, что атаман Бердской станицы И.В. Гребенщиков, заранее предупрежденный губернатором В.А. Перовским, должен был собрать в Бердах старожилов для беседы с поэтом. Об этой подготовке, есть свидетельство купца Н.А. Кайдалова:
“…Иван Васильевич Гребенщиков пригласил меня посмотреть на Пушкина. Я с радостью принял предложение и мы отправились с вечера, чтобы к утру собрать стариков и старух помнящих Пугачёва лично или по преданию от отцов и дедов…”.
По свидетельству В. Даля, в Бердскую станицу, он отправился с поэтом на следующий день по приезду его в Оренбург. В Даль указал:
“Я взял с собою ружье, и с нами было еще человека два охотников”.
Одним из двоих спутников Пушкина и Даля, был директор Оренбургского Неплюевского военного училища – К. Д. Артюхов, заядлый охотник и знаток округи.
Пушкин отыскивал и расспрашивал стариков везде, где бывал. К его приезду готовились и собирали старожилов. Это видно из записей поэта сделанных им в разных станицах: Переволоцкой, Татищевой, Бердах, Нижнеозерной, Уральске, которые подтверждаются и свидетельствами очевидцев.
К примеру, в станице Нижнеозёрной, встречу готовил атаман В.И. Агапов. Известно, что здесь, Пушкин подарил старушкам- казачкам Пальгуновой и Агаповой за их рассказы и песни – по платку.(6)
Вспоминая о поездке в Бердскую станицу, В. Даль указал, что и сам рассказывал Пушкину о том, что ему было известно о событиях пугачёвского бунта в крае, и “… о бердинских старухах, которые помнят еще “золотые” палаты Пугача…”.
Далее, он писал:
“Пора была рабочая, казаков ни души не было дома; но мы отыскали старуху, которая знала, видела и помнила Пугача. Пушкин разговаривал с нею целое утро; ему указали, где стояла изба, обращенная в золотой дворец, где разбойник казнил несколько верных долгу своему сынов отечества; указали на гребни (прим. “Бердской слободы”: Гребени), где, по преданию, лежит огромный клад Пугача, зашитый в рубаху, засыпанный землей и покрытый трупом человеческим, чтобы отвесть всякое подозрение и обмануть кладоискателей, которые, дорывшись до трупа, должны подумать, что это – простая могила. Старуха спела также несколько песен, относившихся к тому же предмету, и Пушкин дал ей на прощанье червонец”.
О самой встрече Пушкина со старожилами Бердской станицы, мы находим рассказ в воспоминаниях Кайдалова. Он отметил, что встреча происходила в избе.
“…По входе в комнату Пушкин сел к столу, вынул записную книжку и карандаш и начал расспрашивать стариков и старух, а их рассказы записывал в книжку…”. (выделено – авт.).
В воспоминаниях В. Даля отмечен и известный курьёзный эпизод:
“Мы уехали в город, но червонец наделал большую суматоху. Бабы и старики не могли понять, на что было чужому, приезжему человеку расспрашивать с таким жаром о разбойнике и самозванце, с именем которого было связано в том краю столько страшных воспоминаний, но еще менее постигали они, за что было отдать червонец.
Дело показалось им подозрительным: чтобы-де после не отвечать за такие разговоры, чтобы опять не дожить до какого греха да напасти. И казаки на другой же день снарядили подводу в Оренбург, привезли и старуху, и роковой червонец и донесли: “Вчера-де приезжал какой-то чужой господин, приметами: собой невелик, волос черный, кудрявый, лицом смуглый, и подбивал под “пугачевщину” и дарил золотом; должен быть антихрист, потому что вместо ногтей на пальцах когти”.
Об этом же, по свидетельству Ворониной, ей рассказывала и сама старая казачка:
“Только он со двора, бабы все так на меня и накинулись. Кто говорит, что его подослали, что меня в тюрьму засадят за мою болтовню; кто говорит “Антихриста видела, ногти-то у него какие.
Да и в Писании сказано, что антихрист будет любить старух, заставлять их песни петь и деньгами станет дарить”.
Слегла я со страху, велела телегу заложить везти меня в Оренбург к начальству. Так и говорю: “Смилуйтесь, защитите, коли я чего наплела на свою голову; захворала я с думы”. Те смеются. “Не бойся, – говорят, – это ему сам государь позволил о Пугачеве везде расспрашивать”. (7)
Пребывание Пушкина в Бердской станице было не долгим.
В.Л. Савельзон, на страницах своей работы “Пушкин и Оренбуржье”, указал примерный хронометраж связанный с поездкой Пушкина в Бердскую станицу.
С утра, 19 сентября, Пушкин успел написать и отослать письмо жене. Далее, Савельзон, пишет:
“Положим в Берды отправились часов в 9-10. Туда час езды (Берды от Оренбурга в семи верстах (примерно – 7,5 км. Прим. -авт). Значит прибыли в 10-11. Часа три не меньше, должно было уйти на осмотр Бёрд и беседы. Ещё раз вспомним у Даля: “Целое утро”. Поэтому двинулись назад, в Оренбург, около 13-14 часов. Вернулись, значит, в 14-15 часов. По воспоминаниям Даля, обедали у Перовского”. (Губернатор края – прим. авт).
Так как им надо было вернуться в Оренбург, к обеду, осмотр Бёрд долгим быть не мог, потому что ко времени их прибытия в Бёрды, стариков и старух уже должны были собрать для беседы с Пушкиным.
Свидетельство В. Даля
Воспоминания В. Даля о Пушкине, как писал, Д.Н.Соколов, были написаны около 1840 года и переданы в рукописи Анненкову собиравшему материалы для биографии поэта.
О пребывании с Пушкиным в Бёрдах, В. Даль в своих воспоминаниях рассказал крайне мало. И в общем контексте его воспоминаний, больше сказано о том, что было темой бесед с Пушкиным по дороге в Бёрды, В. Даль отметил только: “… мы отыскали старуху”, “ему указали, где стояла изба, обращенная в золотой дворец, где разбойник казнил несколько верных долгу своему сынов отечества; указали на гребни, где, по преданию, лежит огромный клад Пугача…”, да упомянул червонец подаренный Пушкиным старухе на прощанье.
Он не рассказывает ни о том, как они прибыли в станицу; кто, где и как их встречал. Нет упоминания о пешей прогулке Пушкина по улицам Бёрд и встрече с казачкой (Бунтовой). Ничего не сказано и о беседе Пушкина с бердинскими стариками и старухами.
Понимать сказанное В. Далем, буквально – будто они вдвоём с Пушкиным искали и нашли в станице старуху и, сопоставлять это, только со встречей с Ириной Бунтовой, не только крайне спорно, но и неверно.
В. Даль, по прошествии семи лет, рассказывая о поездке в Бёрды, таким образом, отметил сам результат поездки – ” отыскали старуху, которая знала, видела и помнила Пугача” (подчёркнуто – авт.).
Встреча А.С. Пушкина с И.А. Бунтовой
О беседе Пушкина с казачкой И.А. Бунтовой, известно из свидетельства С.Н. Севастьянова, записавшего в 1899 году, свой разговор с А.Т. Блиновой (Мордвинцевой), казачкой Бердской станицы. Рассказанное Блиновой, особых сомнений не вызывает, но заставляет подивиться её памяти.
“В каком году приезжал Пушкин, я не помню, знаю только, что день выдался тёплый и ясный. Двое каких-то господ, одетых в в штатское платье шли по улице: один высокий, другой пониже – курчавый, а у дома, что наискось дома моего отца Мордвинцева, сидела наша Бердская казачка Бунтова, имени и отчества не упомню.
Я была тут же около старушки Бунтовой, которой было лет за шестьдесят и которая оставалась на дому нянчить детей. Штатские подошли к старушке и, вероятно, увидав, что она очень древняя, один из них – курчавый спросил Бунтову, не знает ли она что-либо про Пугачёва? Старушка ответила, что она всё знает про Пугачёва и даже песню, что про него сложена. Господа попросили её спеть. Бунтова спела им одну песню.
– Правда, правда, бабушка, говорят ей господа, а сами между собой смеются и говорят: ” а ну ка ещё спой!”. Бунтова ещё спела им две песни. Какие слова этих песен, я не упомню, но говорилось про Пугачёва, как он воевал, как вешал”.
Рассказчица вспомнила, как будто в них есть слова:
“Не умела ты, ворона, ясна сокола поймать”.
“Всё время я смотрела на курчавого господина; у него лицо белое, а губы большие, толстые; да уж очень меня занял ноготь на пальце – длинный, предлинный, у нас таких не носят.
Господа попросили показать дом, где жил Пугачёв. Бунтова повела их показывать. Дом этот стоял на Большой улице (прим. “Бердской слободы”: улицы Восстания), на углу, на красной стороне (прим. “Бердской слободы”: фасадом к солнцу). Теперь это место казака Михаила Дмитриева Козлова. Он был на шесть окон. Со двора открывается чудесный вид на Сакмару, озеро и лес. Сакмара подходила совсем близко ко дворам. Курчавый господин похвалил место, говорит – “прекрасное”. За песни господа дали Бунтовой сколько-то денег. Когда я показал рассказчице поясной портрет Пушкина, она оживилась и сказала: “Он самый! Только вот рук не видать, а уж очень меня заинтересовали ногти на его руке”.
Были ли ещё у Бунтовой – эти господа, Акулина Тимофеевна не упомнит, но видела, как они пошли потом от Бунтовой вниз по улице к Сакмаре, а Бунтова возвратилась домой. Больше рассказчица ничего не упомнит”.
Здесь, особо отметим, что в рассказанном Блиновой, речь идёт только о том, что сохранилось в её памяти от встречи Бунтовой с “господами”. О самой Бунтовой, в её рассказе ничего нет, кроме упоминания, что жила она “…наискось дома моего отца Мордвинцева”, то есть, по соседству.
Сама А. Блинова, как и говорила, была в 1833 году 12 -летней девочкой-подростком. Возраст Блиновой (Мордвинцевой) подтверждает запись ревизской сказки Бердинской станицы за 1834 год. В её памяти вполне могла удержаться эта, далеко неординарная для неё встреча.
Могла ли Ирина Бунтова быть той, упомянутой Пушкиным в письме 75-летней казачкой, “…которая помнит это время, как мы с тобой помним 1830 год”?
Для ответа на этот вопрос, продолжим сопоставление свидетельств и документов. Но прежде, считаю нужным отметить следующее.
В “Объяснениях” на критику Броневского, Пушкин писал:
“Я посетил места, где произошли главные события эпохи, мною описанной, поверяя мертвые документы словами еще живых, но уже престарелых очевидцев, и вновь поверяя их дряхлеющую память историческою критикою”.
Возраст старой казачки из Берды
Возраст старой казачки, важный фактор, который определяет достоверность тех сведений, которые она сообщила Пушкину, как о себе, так и том, чему она была свидетелем.
Здесь, есть смысл привести полную цитату из письма Пушкина, своей жене Наталье Николаевне.
“…Дорогою волочился я за одними 70- и 80-летними старухами – a на молоденьких <…> шестидесятилетних и не глядел. В деревне Берде, где Пугачев простоял шесть месяцев, имел я une bonne fortune (далее фраза на французском языке – большой успех.- Прим. авт.) – нашел 75-летнюю казачку, которая помнит это время, как мы с тобою помним 1830 год. Я от нее не отставал, виноват: и про тебя не подумал…”.
С той поры, когда на берегах Яика (Урала) гуляла и воевала пугачёвская вольница, прошло 60 лет.
Поэт, пусть и в шутливой форме, особо выделял, что важным для него было найти свидетелей тех, давних событий, а ими могли быть лишь те, кому было за 70 лет от роду.
Рассмотренные выше записи ревизских сказок крепости Нижнеозёрной и Бердской станицы, со всей очевидностью показывают, что нижнеозёрнинская казачка Ирина Афанасьевна Бородулина во времена пугачёвского бунта была малолетней, равно как, и казачка Бердской станицы Ирина Афанасьевна Бунтова.
Из всего сказанного следует только один вывод – собеседница Пушкина – Ирина Афанасьевна Бунтова, явно, не была той, 75-летней казачкой, о которой упоминал Пушкин.
Сама же старуха, по свидетельству Ворониной, говорила, что “… при Пугачёве была лет двадцати…”.
Девушки-казачки, как правило, выдавались замуж рано, в возрасте 18 лет.
То, что она не была замужней, ясно из упомянутого ею: “…как их, молодых девушек, когда нагрянула шайка Пугачёва, попрятали в сусеки, просом засыпали…”.
С учётом этого, можно полагать, что “при Пугачёве”, ей было лет 15-17.
В таком случае, в 1833 году, соответственно 75-77 лет. Пушкин, писал о встрече с 75-летней казачкой и, надо понимать, также на основе примерно названного старухой возраста.
Как видим, возраст старухи из свидетельства Ворониной и указанный Пушкиным, в сопоставлении – предельно близки.
Беседа Пушкина со стариками
По свидетельствам Кайдалова и Ворониной, эта беседа проходила в доме. Вероятнее всего, старожилов собирали в доме станичного правления.
Пушкин разговаривал со стариками, многие из которых весьма настороженно отнеслись к его расспросам. Этих людей, надо было ещё и настроить на разговор. На встрече было немало любопытствующих – отдельных, не занятых в полевых работах жителей села, в основном из числа пожилых женщин. Что видно из упомянутого старой казачкой в беседе с Ворониной.
Пушкину действительно улыбнулась большая удача. Он встретил среди старожилов и разговорил престарелую казачку с живым умом, несомненно обладавшую даром рассказчицы и образной речью. Большую часть его бесед со стариками и занял разговор с нею. (целое утро – по словам Даля), Это отмечено и Кайдаловым:
“Одна старушка, много ему рассказывала и спела или проговорила песню, сложенную про Пугачёва, которую Пушкин и просил повторить” (выделено – авт.).
Поэт, одарил её золотым червонцем. Как отмечал В. Даль:
“Бабы и старики не могли понять, на что было чужому, приезжему человеку расспрашивать с таким жаром о разбойнике и самозванце, с именем которого было связано в том краю столько страшных воспоминаний, но еще менее постигали они, за что было отдать червонец”.
Две встречи – две беседы
Попытки разобраться, в кажущейся разноречивости свидетельств Даля и Кайдалова, предпринимал Д.Н. Соколов, в опубликованной им в 1916 году работе “Пушкин в Оренбурге”. Он отмечал:
“Здесь описания как будто расходятся: Кайдалов пишет, что старуха, современница Пугачева, в той-же избе беседовала с Пушкиным и он ей, наровне с прочими, дал сколько-то серебром; а по рассказу Блиновой, Бунтова говорила с ним на крыльце своего дома. Даль говорит: “мы отыскали” старуху и сообщает, что Пушкин дал ей червонец”.
А далее, Д.Н. Соколов, приводил свои соображения:
“Эти разноречия можно согласовать, если принять во внимание, что по рассказам Ворониной и Блиновой у Бунтовой было несколько маленьких ребят, оставляемых на её попечение, когда родители заняты полевою работою. Тогда будет понятно, что она могла не придти на сборную к атаману, и потому Кайдалов ни разговора её с поэтом, ни даннаго ей золотого не видал. Гребенщиков ее, конечно, знал и по его указанию, вероятно, и “отыскали” ее Пушкин и Даль. Вот почему они пошли к ней пешком, а не подъехали”.
Не разбирая подробно рассуждение Соколова, отмечу лишь самое существенное.
В воспоминании Кайдалова, ничего не говорится о том, что Пушкин старухе: “наравне с прочими, дал сколько-то серебром…”.
У Кайдалова сказано:
“Наконец расспросы кончились, он встал, поблагодарил Гребеньщикова и стариков, которым роздал несколько серебряных монет и отправился в Оренбург”.
И следующее. Д.Н. Соколов упустил из виду, что беседа Бунтовой около её дома с Пушкиным и вероятно В. Далем, проходила только в присутствии 12-летней Блиновой, в то время как с неведомой казачкой – в доме, в котором были не только собранные бердинские старики и старухи, но и любопытствующие: “А бабы то как было меня напугали! Много их набежало, когда тот барин меня расспрашивал…” – такое, навряд ли могла запамятовать Блинова рассказывая Севастьянову, будь это, при беседе Бунтовой с Пушкиным.
Из того, что рассказала Блинова Севостьянову, видно, что беседа поэта с Бунтовой долгой не была. По словам Блиновой, Бунтова спела одну песню, а затем ещё две, потом ходила с приезжими и показала дом Ситникова. Эта беседа и не могла быть долгой, тем более, применительно к ней – “целое утро”, по словам В. Даля.
Впереди была продолжительная встреча со стариками, на которой, Пушкину, по свидетельству Кайдалова, как уже отмечалось выше : “Одна старушка, много ему рассказывала…”. И дополняя, отметим – в свидетельстве Ворониной, старая казачка, рассказывая о встрече с Пушкиным, ничего не говорила о том, что водила приезжих господ и показывала избу Ситникова (“золотые палаты Пугачёва).
Золотой червонец
В воспоминаниях В. Даля, нет описания встречи поэта с бердинскими стариками. Есть только упоминание о подаренном старухе червонце – “…и Пушкин дал ей на прощанье червонец”.
Кайдалов, которому было 16 лет, когда он был на этой встрече, по прошествии более 50 лет, говорил:
“Я так пристально смотрел на Александра Сергеевича, что не обращал внимания на разговоры посторонних, а потому и не могу более сообщить теперь никаких подробностей…”.
В завершение воспоминаний, у него сказано:
“…Кстати замечу, что он суеверным старикам, а особенно старухам не понравился и произвёл на них неприятное впечатление тем, что вошедши в комнату, не снял шляпы и не перекрестился на иконы и имел большие ногти; за что его прозвали “антихристом””: даже некоторые не хотели принять от него деньги (которые были светленькие и новенькие), называя их антихристовыми и думая, что они фальшивые. Об этом обстоятельстве мне сообщил Иван Васильевич Гребеньщиков” (подчёркнуто – авт.).
Как видим, мимо внимания Кайдалова прошло многое, в том числе и немаловажные подробности, о которых он, сообщает со слов Гребенщикова – отметив только в целом, что поэт раздал несколько серебряных монет старикам, и “отправился в Оренбург”.
Любопытствующих зрителей, помимо стариков и старух в избе и во дворе хватало – Кайдалов, мог и не видеть, как Пушкин в руку старой казачки положил червонец, а не серебряную монету.
Все пересуды связанные с подаренным старухе червонцем, тут же, до отъезда Пушкина и всех, кто его сопровождал и присутствовал при встрече со стариками – вряд ли были возможны.
О золотом червонце, который наделал так много шума в станице, Блинова не упоминала, ею сказано только: “…За песни господа дали Бунтовой сколько-то денег…”. Она жила по соседству и если бы история с червонцем приключилась с Ириной Бунтовой, то она, вполне об этом могла знать и помнить.
К тому же, отметим, вновь, Блинова, навряд ли могла забыть столпотворение стариков и старух, присутствие атамана станицы и других лиц, будь такое, при беседе Бунтовой с Пушкиным.
Нет в рассказе Блиновой и упоминания о портрете, который поэт показывал старой казачке, со словами: “Вот, она станет твои песни петь”.
Где жила рассказчица наша
Воронина, побывала в Бёрдах у старухи, спустя два месяца после того, как с ней беседовал Пушкин.
“Мы вчера ездили в Бёрды к старушке, которая рассказывала Пушкину о Пугачёве”.
Старая казачка рассказывала Ворониной то же, что и Пушкину. Это видно из рабочих записей поэта.
В свидетельстве Ворониной, есть упоминание о том, что по словам старой казачки, жила она в то время (Пугачёвского бунта) в крепости Нижнеозёрной. “Всё это происходило в крепости Озёрной, где жила тогда разсказчица наша”. Старая казачка, рассказывая о гибели Харловых – брата с сестрой, говорила: “Батюшка мой также был в службе у Пугачёва, а которым он (Пугачёв – прим. авт.) приказал расстреливать-то, у моего отца были под начальством…”.
Уж, он бы не захотел ввести нас в беду…
По свидетельству Ворониной, бердская старуха говорила:
“Намедни тоже приезжали господа, и один всё меня заставлял рассказывать; а другие бабы пришли да и говорят: “Смотри, старуха, не наболтай на свою голову, ведь это антихрист……А бабы то как меня напугали! Много их набежало, когда тот барин меня расспрашивал, и песни я ему пела про Пугача… Он же – дай Бог ему здоровья! – наградил меня за рассказы… Да тут же с ним был и приятель наш, полковник Артюков; уж он бы не захотел ввести нас в беду.“. (Выделено – авт.).
Здесь, обращает на себя внимание, указанное самой казачкой обстоятельство того, что она была в числе других старожилов-рассказчиков на встрече с поэтом.
“Ввести нас в беду” – это о всех стариках – рассказчиках. Иное толкование этих слов старой казачки – может ли быть?
И завершая…
Неведомая нам старая казачка, по возрасту, безусловно, была старше Ирины Бунтовой. И это она в девичестве жила в крепости Нижнеозёрной, и её отец командовал отрядом казаков у Пугачёва (выделено автором).
Р.Г. Овчинников, как было сказано выше, был далеко не единственным, кто отождествлял Ирину Бунтову с неведомой нам казачкой и соответственно полагал, что родом она из крепости Нижнеозёрной. Выбрав неверный путь для поиска дополнительных сведений о ней, он лишь закрепил эти ложные представления.
Многие страницы, связанные с пребыванием А.С. Пушкина в Нижнеозёрной и Бердской станицах остаются для нас нераскрытыми из-за скудности дошедших до наших дней сведений. Неведомая нам старая казачка, которая по словам Даля, “…знала, видела и помнила Пугача…”, , так и остаётся для нас безымянной. И только новый кропотливый поиск может открыть настоящие документальные свидетельства биографии пушкинской собеседницы и её окружения.
Во все времена были люди, которые становились хранителями народной памяти. Одаренные от природы, они были прекрасными рассказчиками, владеющими живой и образной речью. Именно такой была встреченная А.С. Пушкиным оренбургская казачка. Возможно, со временем, удастся установить и её имя.
А образ казачки Бунтовой, одной из бердских собеседниц Пушкина, независимо от фактов её биографии, навсегда останется в истории.
- ГАОО, Ф. 98, оп.2, д.25.
- РГАДА, Ф.6, д.467, ч.10.
- ГАОО, Ф. 173, оп.11, д.728
- ГАОО, Ф. 98, оп.2, д.57.
- ГАОО, Ф. 173, оп. 11, д.748.
- 6.Труды Оренбургской учёной архивной комиссии. Выпуск VI. Оренбург, 1900.
- Русский Архив, 1902, кн. 8, с. 660.
Литература:
- А.С. Пушкин. Письма к жене./ АН СССР. Литературные памятники/ Л, “Наука”, 1986/ – С. 44-45.
- А.С. Пушкин /Собрание сочинений. Т.7. /Гос.издательство”Художественной литературы”, Москва, 1962/-С.180-181.
- Измайлов Н. В. Оренбургские материалы Пушкина для “Истории Пугачева” и “Капитанской дочки”. — В кн.: Измайлов Н. В. Очерки творчества Пушкина. Л., “Наука”, 1975.
- Соколов Д. Н. Пушкин в Оренбурге // Пушкин и его современники: Материалы и исследования / Комис. для изд. соч. Пушкина при Отд-нии рус. яз. и словесности Имп. акад. наук. — Пг., 1916. — Вып. 23/24. — С. 67–100.
- Шишов К.А. Урал в судьбе России: Книга для юношества. – Челябинск: Изд. Фонда “Галерея”, изд-во “Автограф”, 1996. – 152 с. – (Евразия плюс Урал. Вып. 1).
- Н. Гриценко. Работа А. С. Пушкина над “Историей Пугачева”./ Ульяновский государственный педагогический институт./ Учёные записки. Пушкинский юбилейный сборник/, г. Ульяновск, 1949
Автор: Козлов Юрий Яковлевич (agap7-agap@yandex.ru)