Из неизданных материалов для биографии Пушкина: Записки В. И. Даля, 1907

Предлагаемые вниманию читателя записки В.И. Даля о Пушкине появляются в печати впервые. Они сохранились в Императорской Публичной Библиотеке (см. «Отчет Императорская Публичная Библиотека за 1896 г.», СПб., 1900 г., стр. 200). Это – пять писаных карандашом рукою Даля листков в 4-ю, 8-ю, и 16-ю долю.

Известны воспоминания Даля о Пушкине, опубликованные Л.И. Майковым (см. его сборник «Пушкин», СПб., 1899 г., стр. 414— 433). Покойный биограф и комментатор Пушкина предпослал воспоминаниям Даля свои замечания, в которых верно оценил значение рассказа этого умного и наблюдательного писателя о гениальном поэте.

«Сношения Даля с Пушкиным были непостоянны, даже не особенно коротки, но Даль сохранил о них благодарное воспоминание и, семь лет спустя после его смерти, написал рассказ о своем знакомстве с ним. Дело это он справедливо считал долгом всех, кто близко знал великого поэта, н со своей стороны исполнил его как умел. Благодаря тонкой наблюдательности Даля и его глубокому уважению к Пушкину, а также благодаря тому, что Пушкин проявлялся в беседах с ним самыми существенными чертами своей личности, воспоминания Даля, несмотря на свою краткость, должны занять видное место в ряду материалов для биографии величайшего представителя русской литературы» (ibid., 416, [примечание “Бердской слободы”: здесь и далее ibid – там же]).

Печатаемые здесь отрывки являются немаловажным дополнением к уже известным воспоминаниям Даля. В них есть кое-что новое, есть и такая пушкинская «алмазная искра», по выражению Даля (ibid., 421), как проникнутые благоговением слова поэта о Петре Великом. Весел и забавен рассказ о наивном оренбургском охотнике, так понравившемся Пушкину.

Примечание «Бердской слободы»: Авторский текст оставлен без изменений, старая (дореволюционная) орфография приведена к современному виду. Исходный текст изобиловал сокращениями, которые, по возможности, были убраны.

***

Я слышал, что Пушкин был на четырех поединках, из коих три первые кончились эпиграммой, а четвертый смертью его. Все четыре раза он стрелялся через барьер, давал противнику своему, где можно было, первый выстрел, а потом, сам подходил вплоть к барьеру и подзывал противника.

Помню в подробности один только поединок его. в Кишиневе, слышанный мною от людей, бывших в то время на месте.

В Кишиневе стоял пехотный полк, и Пушкин был со многими офицерами в клубе, собрании, где танцевали. Большая часть гостей состояла из жителей, молдаван и молдаванок; надобно заметить, что обычай, в то время особенно, ввел очень вольное обращение с последними. Пушкин пригласил даму на мазурку, захлопал в ладоши и закричал музыке: «мазурку, мазурку!» Один из офицеров подходит и просит его остановиться, уверяя, что будут плясать вальс; «Ну»,-— отвечал Пушкин,— «вы вальс, а я мазурку» — и сам пустился со своей дамой по зале.

Полковой или батальонный командир, кажется, подполковник Старков, по своим понятиям о чести, считал необходимым стреляться с обидчиком, а как противник Пушкина по танцам не решался на это сам, то начальник его принял дело это на себя.

Стрелялись в камышах придунайских, на прогалине, через барьер, шагов на восемь, если не на шесть. Старков выстрелил первый, но дал промах. Тогда Пушкин подошел вплоть к барьеру и, сказав: «пожалуйте, пожалуйте сюда», подозвал противника, немевшего от этого отказаться; затем Пушкин, уставив пистолет свой почти в упор в лоб его, спросил: «довольны ли вы?» — тот отвечал, что доволен. Пушкин выстрелил в поде, снял шляпу и сказал:

Подполковник Старков

Слава Богу, здоров.

Поединок был кончен, а два стиха эти долго и ходили в роде поговорки по всему Кишиневу, и молдаване, не знавшие по-русски, тешились, затверживая ее ломаным языком наизусть[[1]].

Подробности другого поединка — кажется в Одессе — не помню; знаю только, что противник Пушкина не выдержал, что Пушкин отпустил его с миром, но сделал это тоже по-своему: он сунул неразряженный пистолет себе под мышку, отвернулся в сторону…[[2]].

***

В Оренбурге [[3]] Пушкину захотелось сходить в баню. Я свел его в прекрасную баню к инженер-капитану Артюхову, добрейшему, умному, веселому и чрезвычайно забавному собеседнику. В передбаннике расписаны были картины охоты, любимой забавы хозяина. Пушкин тешился этими картинами, когда веселый хозяин, круглолицый, голубоглазый, в золотых кудрях, вошел, упрашивая Пушкина ради первого знакомства откушать пива или меду. Пушкин старался быть крайне любезным со своим хозяином и, глядя на расписной передбанник, завел речь об охоте.

«Вы охотитесь, стреляете?» — «Как-же-с, понемножку занимаемся и этим; не одному долгоносому довелось успокоиться в нашей сумке». — «Что же вы стреляете—уток»? — «Уто-ок-с?» — спросил тот, вытянувшись и бросив какой-то сострадательный взгляд. — «Что же? Разве вы уток не стреляете?» – «Помилуйте-с, кто будет стрелять эту падаль! Это какая-то гадкая старуха, валяется в грязи — ударишь ее по загривку, она свалится боком, как топор с полки, бьется, валяется в грязи, кувыркается… тьфу»! — «Так что же вы стреляете?» – «Нет-с, не уток. Вот как выйдешь в чистую рощицу, как запустишь своего Фингала, — а он нюх-нюх направо — нюх налево, — и стойку: вытянулся как на пружине — одеревенел, сударь, одеревенел, окаменел! Пиль, Фингал! Как свечка загорелся, столбом взвился»… — «Кто, кто?» — перебил Пушкин с величайшим вниманием и участием. «Кто-с? Разумеется кто: слука[[4]] вальдшнеп. Тут царап его по сарафану… А он (продолжал Артюхов, раскинув руки врознь, как на кресте), — а он только раскинет крылья, головку набок — замрет на воздухе, умирая как Брут!»

Пушкин расхохотался и прислав ему через год на память «Историю Пугачевского бунта», написал:

«Тому офицеру, который сравнивает вальдшнепа с Валенштейном»[[5]].

***

«Я стою вплоть перед изваянием исполинским, которого не могу обнять глазом — могу ли я списывать его? Что я вижу? Оно только застит мне исполинским ростом своим, и я вижу ясно только те две — три пядени, которые у меня под глазами».

Пушкин, о Петре[[6]].

***

Еще Пугачевщина, которую я не успел сообщить Пушкину вовремя:

При проезде Государя Наследника—нынешнего Царя нашего[[7]] —из Оренбурга в Уральск я тоже находился в поезде. Мы выехали в 4 часа утра из Оренбурга и, не переводя духу, прискакали в 4 часа пополудни в Мухраковскую станицу, на этом пути первую станицу Уральского Войска. Все казаки собрались у станичного дома, в избах оставались одни бабы и дети. Тощий, не только голодный, я бросился в первую избу и просил старуху подать каймачка, топленого молока — сырого 3десь не держат — и хлеба. Отбив у скопы[[8]] цыпленка, схваченного ей в тревогу эту на дворе, старуха радушно стала собирать на стол. «Ну что» — сказал я: — «чай, рады дорогому гостю, Государю Наследнику?» — «Помилуй, как не рады?» — отвечала та: — «ведь мы тута — легко ли дело, Царского племени не. видывали от самого от Государя Петра Федоровича»…

То-есть—от Пугачева.

Сообщ. Н. Лернер.

Примечание. В некоторых местах оригинала фамилия Пушкина обозначена буквой П. Редакцией восстановлена полная фамилия поэта. (Ред.)

Пояснения:

[1] О дуэли Пушкина с полковником Семеном Никитичем Старовым (а не Старковым) Даль рассказывает неверно. Дуэль происходила в январе 1822 г. в окрестностях Кишинева, а не в придунайских камышах, куда ездить дуэлянтам было бы слишком далеко. Из-за скверной погоды поединок был отложен, а потом противников помирили (П.И. Бартенев, «Пушкин в Южной России»-— «Русский Архив» 1866 г. ст. 1165—1167; И.П. Липранди, «Из дневника и воспоминаний» — ibid., ст. 1416—1421, его же «Замечания на воспоминания Ф.Ф. Вигеля»-, М., 1873 г., стр. 150). Кишиневский знакомец Пушкина В.П. Горчаков сообщает в своей статье «Воспоминание о Пушкине- («Московские Ведомости – 1858 г., № 19, литерат, отд. стр. 82—83), что прямо в день несостоявшегося поединка со Старовым Пушкин заехал к А.П. Полторацкому и оставил ему записку: «Я жив, Старов здоров, дуэль не кончен».

П.И. Бартенев в своем упомянутом труде («Русский Архив – 1866 г., ст. 1162, 1166, прил.) упоминает о какой-то записке Даля о дуэлях Пушкина, где говорится и про дуэль со Старовым, но, судя по приводимой Бартеневым выписке, это не наша записка.

[2] Далее рассказ не только неприличен, но и мало достоверен: Пушкину в нем приписываются неумный и грубый поступок и очень плохой экспромт. 2 мая 1824 г. А.И. Тургенов сообщил князю П.А. Вяземскому слух, будто Пушкин в Одессе дрался с кем-то на дуэли, но противник не хотел стрелять в него («Остафьевский архив князей Вяземских», Б.III)

[3] В сентябре 1833 г.

[4] Слука, по объяснению «Толкового словаря» Даля, – вальдшнеп.

[5] В объяснениях к напечатанным Л.Н. Майковым воспоминаниям Даля (Майков, «Пушкин», 429) рассказывается со слов одной оренбургской дамы, что «полковник Артюхов, ездивший вместе с Пушкиным и Далем к старухе помнившей Пугачева и рассказывавшей о нем поэту, — был всеми любимый, добрейший и популярнейший человек. Во время несчастного похода в Хиву при Перовском (1840 года) он, несмотря на свое крепкое здоровье, возвратился с изнурительною лихорадкой, которая вскоре и свела его в могилу». Вероятно оренбургские злые, но не острые языки выдумали, будто в Оренбурге в 1833 г. Пушкин написал в альбом угостившему его баней А—ву (конечно, Артюхову): «Пушкин был у А-ва в бане» (М. Шевляков, «Пушкин в анекдотах», СПб., 1899 г., стр. 80—81).

[6] По рассказу Даля (Майков, «Пушкин», 419) Пушкин говорил ему о Петре Великом: «Я еще не мог доселе постичь и обнять вдруг этого исполина: он слишком огромен для нас, близоруких, и мы стоим еще к нему близко — надо отодвинуться на два века, — но постигаю его чувством; чем более его изучаю, тем более изумление и подобострастие лишают меня средств мыслить и судить свободно». Эта мысль в сообщаемой нами записке Даля выражена красивее и образнее.

[7] Александра Николаевича

[8] Скопа, по объяснению «Толкового словаря» Даля. – орлик, рыбак, хищная птица

Источник: “Русская старина”, 1907. т. 132, стр. 63-67

© 2020, «Бердская слобода», Лукьянов Сергей