В ПОЕЗДЕ

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой
И назовет меня всяк сущий в ней язык…
А. Пушкин.

Мягко и глухо постукивали колёса. Мягко, ритмично, чуть заметно приседал и покачивался вагон, а в открытое окно вагона видно было, как бесконечно тянулись провода, как торопливо пробегали телеграфные столбы, как мелькали разъезды и будки, как плыли мимо окна зелёные леса, зелёные поля и чёрные еще огороды. Весна 1949 года …

Вид на Бёрды. Июнь 1949 год. Чкаловская коммуна. – 1949. – 5 июня (№109).

На второй день пути мимо открытого окна вагона поплыли зелёные степи в цветах, холмистые, просторные, без конца и края, — наши оренбургские степи. Но вот и семафоры Каргалы промелькнули. Ещё 45 минут и — Бёрды.

Я отошёл от окна и стал собираться, укладывать чемоданы.

— Как? Вы уже готовитесь сходить? — удивлённо спросила меня соседка по купе. Розовая, возбуждённая, она стояла у настежь открытой двери и обтирала мохнатым белым полотенцем мокрые чёрные волосы.

— Разве уже скоро Бёрды? А вы говорили, что сначала будет лес — красивый, дремучий, в котором уже цветёт душистая черёмуха. А потом говорили, что будет река в лесу — широкая. величавая, светловодая. Говорили, а ничего и нет. Уже собираетесь сходить, а кругом всё степь и степь. И ни леса, ни тихих лесных озёр, ни реки в зелёных берегах.

Она прошла к окну, присела на диван, распустила по узенькими крутым плечам свои мягкие волосы, чтобы просушить их на сквознячке, и примолкла.

— И лес, и озёра, и река, и станица – всё, дочка, будет в своё время. Всё сейчас увидишь, — спокойно ответил я на её упрёки, продолжая сборы. — Ты просила меня рассказать о Бёрдах, я и рассказал. Ты просила показать тебе нашу станицу, и я покажу тебе её через 45 минут. И вообще всё, о чём я тебе рассказал, ты увидишь.

Шарипат, слушая меня, улыбнулась и спросила:

— Значит, увижу Бёрды?

— Обязательно, дочка, увидишь.

— Дочка, дочка, — вдруг вспыхнула девушка. — Не люблю я этого слова. Мой дед Арып мою мать Гульсун тоже дочкой называл. — «Ну, дочка, — сказал однажды Арып двенадцатилетней Гульсун, — продал я тебя аксакалу Иргашу за табун баранов. За брови твои насурмленные дал почтенный Иргаш 15 баранов, за губы твои вишнёвые дал он 30 баранов, а за будущие ласки твои обещал аксакал дать 100 баранов. А если хорошо приласкаешь старика и будет он тобой доволен, даст он мне ещё и трёх рысаков тонконогих. Так смотри же, дочка, чтобы купец доволен тобой был…» Вот вам и дочка. Вы коммунист, фронтовик, у вас вся грудь в орденах и медалях, и я вас очень уважаю, только не зовите меня дочкой. Я говорила уже вам об этом.

Она мне, действительно, уже говорила об этом. Мы познакомились в Москве, на Казанском вокзале. У высокой платформы стоял зелёный поезд. У вагонов суетились проводники, вывешивая номерные знаки и таблицы с надписями: « — Ташкент».

Я подошёл к своему вагону и предъявил проводнику билет. Он посмотрел и попросил следовать за ним. В вагоне, у самого крайнего купе он передал мне ключ и сказал: «Вот ваше купе, товарищ капитан. Верхнее место».

Войдя в купе, я открыл окно (в купе мне показалось душно) и стал располагаться. Па столик я положил полное собрание сочинений А, С. Пушкина — новенькую, в красном дорогом переплёте толстую книгу. Положил и хотел было уже выйти в коридор покурить, как вдруг дверь отворилась и в купе вошла девушка-узбечка. По её плечам, ниже пояса и кистей опущенных рук, в которых она держала чемодан и букет белых роз. ниспадали десятки тоненьких, чёрных, длинных-длинных косичек.

Она внимательно посмотрела на меня, потом поставила на пол чемодан и подала мне руку.

— Будем знакомы. Ваша соседка по купе Шарипат Мамедова, студентка пятого курса истфака Московского университета.

Я крепко пожал её маленькие смуглые пальцы и назвал себя. Она стала устраиваться. Не спеша открыла свой чемодан, достала разрисованный глиняный цветочник и попросила меня принести воды. Я принёс. Ставя кувшинчик с цветами на стол, она увидела сочинения Пушкина и обрадовалась, как маленький ребёнок подарку.

— Пушкин? Очень люблю, а особенно «Капитанская дочку». Готова хоть десять раз читать.

В пути мы вместе перечитывали эту повесть. После прочтения главы «Мятежная слобода» девушка спросила:
— А далеко ли Бёрды от полотна железной дороги? Не увидим ли мы их из окна вагона?

— Бёрды в двадцати метрах от полотна железной дороги, ответил я. Через два дня Вы увидите их из окна нашего вагона.

— А как вы это знаете? Вы там бывали?

— Я там родился и вырос. Деды мои и прадеды бердяши — казаки.

Примечание Бердской слободы: Согласно данным базы “Подвиг народа” Михаил Васильевич, автор этого очерка родился в 1911 году в селе Воскресенка Ивановского района Оренбургская области. 

— Вы? — и она внимательно, как будто я был какой-то редкостью, стала меня рассматривать большими продолговатыми глазами. — А я ещё подумала, когда вошла: «Мужчина пожилой, уже в морщинах, с чубом, галифе с лампасами. Должно быть, казак. Интересно было бы его послушать».

И она тут же попросила меня рассказать о Бёрдах.,причём прежде всего пожелала узнать, как ей попасть из Чкалова в Бёрды, если она того пожелает.

Я рассказал ей о Бёрдах всё, что знал, и обещал показать ей эту историческую слободу из окна вагона. И вот, наконец, мы подъезжаем к ней.

— А вот и Бёрды! Смотри, дочка!

Я всё-таки зову её дочкой. Она на много лет моложе меня, и я очень хотел бы иметь такую красивую, такую умную и любознательную дочку, но жена народила мне одних сыновей А нравы её деда и старины далёкой это прошло безвозвратно. Их тогдашнее «дочка» и наше теперешнее слово «дочка» разница огромная. И напрасно эта девушка-узбечка, гражданка великой советской державы и активный строитель социалистического общества, напрасно она бунтует против нашего слова «дочка» — такого родного, такого близкого, такого задушевного русского слова.

Что же рассказал я о Бёрдах своей милой соседке, коротая с ней долгий путь от Москвы до Чкалова? Об этом в следующей главе.

ДОРОГА НА БЁРДЫ

Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья.
А. .

— Ты, дочка, собираешься посетить Бёрды? Это очень похвально. Ты историк, а Бёрды — историческое место. На берегу Урала, где с незапамятных времён, стояла Бёрдская крепость, в 1743 году, 19 апреля, инженер Штокман, по приказу первого Оренбургского губернатора Неплюева, заложил город Оренбург, а станица Бёрды (по его же приказу) была перенесена на берег реки Сакмары, где и стоит до настоящего времени.

И вот здесь, на берегу Сакмары, в Бёрдской казачьей слободе, на Кировской улице, в большом шатровом доме, с резным парадным входом и палисадником под окнами, жил со своим штабом Емельян Пугачёв. Здесь была его «золотая» палата, с иконами в переднем углу горницы и горшками и ухватами у русской печки.

Примечание Бердской слободы: Кировскую улицу (ст. название Средняя) следует читать, как улица Кирова. Теперь это улица Салавата Юлаева.

А 19 сентября 1833 года Бёрды посетил великий русский поэт Александр Сергеевич Пушкин.

Он приехал сюда со своим другом Далем, который уже тогда был известным писателем, а впоследствии прославился составленным им словарём. Для них собрали в правлении казаков-стариков, и расспрашивал их о Пугачёве и пугачёвщине.

Старушка Бунтова была лично знакома с Пугачёвым, не раз его видела и сообщила Пушкину много интересного для «Истории Пугачёва» и для повести «Капитанская дочка».

Своим образным народным языком она нарисовала внешний облик Пугачёва, рассказала о ходе восстания и спела ряд старинных казачьих песен.

Окончив беседу с Бунтовой, Александр Сергеевич подарил ни «золотой» — деньги, по тем временам, немалые.

Николай Алексеевич Бунтов рассказывал мне, что на этот «золотой» его бабка купила корову.

И эту корову, — говорил Николай Алексеевич, — и её потомство мы именовали «Золотыми». Предобрая скотина была. Ведёрницы. Они, эти «Золотые», уступили бы теперь только колхозной «Красавице» и её потомству, которые дают в сутки по три ведра молока. Но это уже не от природы, а от людей. Люди сделали этих коров трёхведёрницами.

Да, дочка, сидел на деревянном крылечке казацкой избушки и беседовал с неграмотной старой казачкой Бунтовой. А теперь, дочка, Пушкину памятник в Бёрдах строят. Приедешь — посмотришь. До Бёрд от станции Оренбург I шесть километров. Их можно проехать на автобусе, а можно и на пригородном поезде, что в сторону Орска или в сторону Куйбышева.

Если ехать по орской дороге, го сходить нужно на станции Оренбург II. От этой голубой и всегда прибранной станции до Бёрд — триста метров, пять-шесть минут ходьбы пешком. Если же ехать на Куйбышев, то сойти можно прямо в Бёрдах, у аллеи столетних вётел, которая тянется по обеим сторонам дороги.

Но лучше всего эти шесть километров пройти пешком. Тогда ты всё рассмотришь и обо всём узнаешь подробнее. Итти же нужно по Пролетарской улице до конца, до Сыртика. Потом подняться на Сыртик и осмотреться. Справа ты увидишь трубы, много высоких дымящих труб. Это — заводы. А прежде здесь были пустыри и овраги, волки бродили.

Впереди ты увидишь станцию и рабочий поселок железнодорожников. Белые каменные дома под жестью, улицы, лужайки, арыки, цветники в оградах. Станция была построена до революции, а всё остальное — в годы сталинских пятилеток: двухэтажные дома и коттеджи, асфальтированные дорожки и аллеи, клубы, кино, магазины, радиоузлы, электробудки.

У самой опушки леса, на берегу реки — Бёрды. Прямые широкие улицы. Дома под жестью с палисадниками. В центре — площадь. На площади — новенькая деревянная школа, кино-клуб, спортплощадка, молоденький, только что заложенный парк. Его посадили школьники в прошлом году.

Здесь на площади летними тихими вечерами играет духовой оркестр или радиола. На лужайках, при свете электрических фонарей, танцует молодёжь.

Иногда приходят сюда и старики. Они поют свои старинные казачьи песни, рассказывают побывальщины. Очень интересно слушать их песни… Запевает всегда бабушка Мельникова. Голос у неё звонкий, сильный. Да и сама она совсем еще не дряхлая; бабушке семьдесят лет, а она в этом году выработала 380 трудодней и получила на них 25 пудов хлеба, 810 рублей деньгами, 4 воза сена и овощей на всю зиму.

Поют старики разные песни, но чаще всего песню «Казак». «Скакал казак через долину», — выводит бабушка, как будто сложные узоры голосом плетёт, а уж вослед ей гремит и грохочет хор: «Через Манчжурские края».

Поют старики и новые песни, как например, «Два сокола», «Песню о Сталине», «Песню о Ворошилове». Заканчивают же всегда плясовыми и плясками под баян и оркестр. И пляшут старики неплохо: бойко, с гиком, с присвистом.

В Бёрдах расположен колхоз «Ленинский луч». Передовой колхоз в области. В 1948 году наш колхоз полностью рассчитался по хлебопоставкам с государством, сам обеспечил себя семенами и выдал на каждый трудодень колхозникам по одному килограмму зерна и по 2 рубля 33 копейки деньгами.

Даже шестидесятисемилетний дед Иван Михайлович Иванов и тот получил в этом году 45 пудов зерна и 1700 рублей денег. Другие же, кто моложе, конечно, заработали ещё больше.

Богато и культурно живут наши колхозники. Колхоз имеет 3000 гектаров земли, закреплённой за ним навечно. На каждого трудоспособного приходится: 8 гектаров посева и 12 гектаров лугов, выпасов, садов, лесов. В колхозе имеется четыре животноводческих фермы. На МТФ есть «Красавица», которая даёт 22 литра молока за сутки. На конеферме стоит рысак «Отрок», которого знает вся область. На нём мальчик-казачок Стебнёв на областных состязаниях в 1948 году одержал победу и получил 250 рублей премии. «Отрок» обошёл всех своих соперников и завоевал первое место в области.

А станица-то вся в огородах и в зелени, как корабль в море.

Живут наши колхозники в деревянных домах. Полы и двери крашены. В комнатах электрический свет, радио, книги, газеты, шкафы с дорогой посудой и красивой одеждой. Во дворах — коровы, свиньи, овцы, куры.

Богато живёт станица, очень богато. Один сад ежегодно дает 120—150 тысяч рублей прибыли. А ведь сад — не главное. А самое главное, самое ценное и дорогое станичное богатство это люди. Десятки орденоносцев, сотни передовиков сельского хозяйства.

Дедушка Гуляев — звеньевой звена высокого урожая. Он иступил в решительную борьбу с природой за урожай. Четыре раза в эту зиму он задерживал снег на полях. Задерживал и талые воды. Подкормку озимых сделал, местные удобрения вывез и теперь уверен, что не 100, а 140 пудов зерна с гектара возьмёт он в этом году. Не отстают от дедушки Гуляева и другие звеньевые.

Председателем стансовета у нас Лида Блинова. Когда-то она была рядовой колхозницей, а теперь — знатная звеньевая высокого урожая, орденоносец и «голова всей станицы», как говорит Иван Михайлович Иванов, знатный конюх нашего колхоза.

Секретарь партийной организации Матрёна Ермолаевна Перова, шестидесятилетняя старушка, орденоносец, бывшая питерская работница, теперь то же знатная звеньевая высокого урожая и почётный человек в нашей станице.

Торговыми делами у нас ведает (и очень хорошо ведает) Каранчук Татьяна Степановна. Она всегда выполняет план товарооборота на 120—130 процентов и тоже награждена за свой честный труд нашим советским правительством.

Теперь она строит чайную в станице, благоустраивает магазины.

А у председатели нашего колхоза товарища Козлова вся грудь в орденах и медалях. Его портрет не раз помещался в газете «Чкаловская коммуна».

Анна Воробьева в 1935 году заложила впервые 0,5 гектара сада-питомника. Теперь это уже сад-ягодник, который разместился на 10 гектарах, а Анна Воробьева — знатный садовод Чкаловского района. Под её техническим руководством колхоз закладывает полезащитную полосу и парк культуры и отдыха в центре станицы.

Вот какие у нас в станице люди. Это — самое ценное, самое дорогое, что есть в Бёрдах.

Неграмотных же в Бёрдах вообще теперь нет; наши дети растут умными, смелыми, волевыми людьми, то есть коммунистами. Вон Стебнёв-то, ещё и 14 лет ему нет, а уже областной приз на состязаниях получил. Старики говорят, что его с коня дубиной не сшибёшь — так он крепко сидит на нём. И учится парень неплохо.

Но это всё лишь теперь, а было время, когда только степи кругом, да ветры буйные, да вихри степные, да горе-печаль людская и больше ничего. Как и у вас в Узбекистане, ни заводов, ни садов у нас до 1917 года не было. Даже леса путёвого не было. Так, чилижник какой-то рос по реке, а не лес.

Это было тогда, когда люди не были хозяевами своей судьбы, своего богатства, а были рабами помещиков и капиталистов.

Но это было давно, в старину, и больше этого никогда уже не будет.

А про старину много рассказывал мне дедушка Григорий Тюрин.

СТАРИНА

Дела давно минувших дней.
Преданья старины глубокой.
Л. Пушкин. Руслан и Людмила.

Это был почтенный старик с огромной белой бородой. Он жил на Кировской улице, в большом деревянном рубленом доме под жестью, в отдельной комнатушке, маленькой, чистенькой, прибранной.

Весь дедушкин дом, деревянный, но прочный, был заселен его детьми и внуками и обнесён каменной стеной из плитняка.

В доме всегда было шумно, детский крик стоял на дворе и в комнатах. Но в дедушкиной келье всегда царила тишина и строгий, «военный» порядок. Дети здесь не шалили и вели себя смирно. Лишних вещей не было. Жёсткая, но чистенькая и всегда прибранная солдатская постель, пика и шашка на чисто выскобленной деревянной стене, на толстых точёных ножках дубовый стол в углу, табуретка у стола — вот и вся обстановка дедушкина жилища.

Старик был высокий, прямой, крепко сложенный, с огромным седым чубом у левого виска. 

Дети и внуки все были в дедушку: тоже высокие, грудастые плотные силачи и смелые рубаки-джигиты. И дедушка, поглядывая на них, часто говаривал: «Хорошие казаки растут: умные, смелые. сильные. Настоящие наследники казачьей вольницы, не купишь, не продашь, не то, что дутовцы».

А про самого дедушку говорили, что он в 1934 году прихватил в колхозной овчарне матёрого волка и задушил его руками. Я и сам знаю, что дедушка имел немалую силу. В 1933 году, когда дедушке шёл уже восьмой десяток, ездили мы с ним в гости к его куме в колхоз имени Ленина. Ездили на лихом колхозном рысаке, в расписных санках. Дедушкина кума, грузная чернобровая казачка, приняла нас ласково, угостила водкой и блинами (дело было под Новый год). Возвращаться нам пришлось ночью, лесной и неторной дорожкой. Конь шёл широкой рысью, ехали хорошо, но у самой станицы сели на пенёк. Жеребец дёрнул раз, дёрнул другой и встал. Дедушка шевельнул вожжами и сурово побранил коня. Обиженный рысак рванулся и, порвав гужи, выскочил из оглобель. Старик рассердился, вылез из саней, сам взялся за оглобли и потянул. Санки скрипнули и поползли. Следом волочился корень срубленного молодого дубка, на который мы и наехали впотьмах. Дедушка вывез санки на пригорок и, впрягая коня, примиряюще сказал: «Да, Васёк, напрасно я тебя отругал, напрасно, но ты не сердись. Не сердись, говорю. Ишь, какой серьёзный: и не поругай уж его. А вылезти конечно, где же тебе. Я и сам-то еле-еле выволок их».

А сын дедушки, Митя, в прошлом году быка одолел. Сорвался бык производитель с цепи и стал людей гонять. Митя пошёл на этого быка-зверя с голыми руками. Бык попробовал и Митю поддеть на рога, но через минуту сам лежал на земле и ревел. Мите удалось взять быка за рога и свалить.

В 1918 году, перед приходом красных, каратели расстреляли в Бёрдах 15 казаков-фронтовиков. Расстреляли и хоронить запретили. Тогда дедушка Гриша пошёл в правление и сказал атаману Белякову, что он, атаман, — мерзавец, что он и вся его «тройка» подлецы, христопродавцы и язва на казачьем вольном теле.

“Тройка” – Беляков, Белов, Черемухин. Они выносили решение о расстреле “неблагонадёжных” казаков Бёрдской станицы в 1918 году в июне месяце.

Примечания “Бердской слободы”. Здесь автор допустил несколько неточностей:

1. Неверно утверждение, что расстреляно было 15 казаков-фронтовиков. На самом деле расстреляли 13 человек. На обелиске на старом бердинском кладбище нанесена надпись: «Здесь захоронены жертвы белогвардейского террора, расстрелянные 3 июля 1918 года. Полубояров Ф.С., Вясков И. (отец), Блинов А.Е., Вясков Н. (сын), Ситников И.А., Иванов Н.И., Сухоруков М.Е.,  Ларников Е.С., Сайфуй Мулюков, Галеев Г. и три мальчика учащиеся городского училища». Т.е. минимум четыре человека, расстрелянные в этот день не имели никакого отношения к казакам-фронтовикам, т.к. среди казненных был еще комиссар, проживавший в станице.

2. В состав “тройки” входили: Федор Беляков (председатель), Сергей Козлов, Степан Воробьев.

— Вы, кричал дедушка, потрясая батогом, убили людей, Которые четыре года дрались за родину, умных, грамотных, лихих казаков. А теперь вы, падаль этакая, издеваетесь над их семьями, запрещаете хоронить. Вот я вам, мерзавцы…

Дедушка замахнулся на атамана палкой, но урядники схватили его за руки и потянули в отряд карателей, что стоял на горе. Начальник отряда выслушал рапорт урядника и приказал:

— Под гору эту сволочь большевистскую.

Но молодёжь не позволила расстрелять старика, потому что почтенный был старик, вольнолюбивый, суровый и настойчивый. Он всё же добился своего. Расстрелянных казаков-фронтовиков разрешили хоронить по-христиански, дав на это дело их семьям два часа времени.

Дедушка жил напротив нас, через дорогу, и я любил бывать у него поздними вечерами. Приду, бывало, сяду в угол и молчу, листая книгу. Григорий Петрович разгладит белу бороду-лопату, прищурит хитровато левый глаз, усмехнётся и, уступая моим просьбам, начнёт рассказывать про местную старину.

Впервые узнал я от дедушки, что наша станица не здесь стояла.

— Наши старики, – рассказывал он мне, — построили крепость там, где сейчас Оренбург стоит. Построились и стали жить, как и все казаки тогда жили. Люди царскую службу несли, а старики, бабы и дети хозяйством правили. Степь была кругом, как море. Земли сколько хочешь, а жить скучно было. Служба царская донимала страсть как, заедала насмерть. Теперь-то солдату что не служить? Всё у него казённое: и оружие, и конь, и одежда, и провизия. А тогда это всё казак сам добывай, всё с хозяйства тяни. А хозяйство-то бабское было. Вот и жили. А тут башкиры, киргизы и мордва на нас в большой обиде были. Забрал царь их землю и волю. Себе взял и нас этой же землёй снабдил. Поссорил, значит, с соседями. Вот и дрались. И мы, и бабы, и старики, и даже дети — все дрались. А из-за чего? Сам чорт не поймёт. из-за чего и почему.

А потом приехал из Питера вельможа Неплюев. Он приказал убрать станицу и на том месте строить город — крепость Оренбург. Ничего, брат, не попишешь: пришлось убираться и строиться на новом месте. А ведь это сущее разорение для хозяйства, переселяться-то. Да что и говорить: обижал нас царь и частенько крепко обижал. Потому-то и шли наши деды и прадеды за Разиным и за Пугачёвым. А умные деды были. Не купишь, не продашь их. И частенько всыпали они царям и вельможам. Ну, и прадедам нашим попадало, конечно, — от царей и прислужников их. а больше всего от старшинки подлой нашей.

Первым делом на новом-то месте курени поставили, каменным забором станицу обнесли (эти заборы и сейчас ещё целы, вон они, смотри), амбары из камня же, с бойницами поделали. А потом уж, конечно, как и полагалось раньше, кабак и построили. Казака всегда хвалили, если он в церковь ходил и кабак не забывал. Но ругать тоже не ругали, если в кабак пойдёшь, а не в церковь. А пойти к наплыву или к подпольщику — пропал казак. И атаман выпорет, и поп обругает. Наплывом у нас именовали пришлых, рабочих, главным образом. А подпольщиком дразнили всякого, кто царём и богатеями недоволен был. Больше всего подпольщиков было на заводе у Пимена. Скаредный был мужик, этот Пимен, жадный. У него люди от темна и до темна работали. Девушки про его завод даже песню сложили:

Все гудочки прогудели
Только Пимен не ревел.

Потому и бунтовали рабочие, стачки устраивали. Мы же понимали это, конечно, но старшинка и есаулы понимать нам этого не позволяли. Подпольщиков расстреливали, рабочих вырубали, а нам только две дорожки оставляли: в кабак и в церковь. Но неё равно ничего у них не вышло. Не старшинка и Пимен верх взяли, а коммунисты, рабочие и мы, голутвенные казаки, верные наследники казачьей славы Разина и Пугачёва. Это потому, что правда на нашей стороне. А что? Разве не так?

Вон они Бёрды-то теперь. Сады, огороды, вороха хлеба, табуны скота. А люди-то какие гордые ходят. Хозяева! У каждого своё место, каждому почёт, уважение. А молодёжь-то! Все пути о дороги ей открыты. Хочешь — работай, хочешь — учись.

ИЗ ОКНА ВАГОНА

Широка страна моя родная,
Много в ней полей, лесов и рек.
Песня о Родине.

Но вот и 17-й разъезд.

Поезд шёл, не сбавляя скорости. Я прервал свой рассказ, быстро собрался и подошёл к окну. Шарипат Мамедова тоже подошла к окну и взялась руками за подоконник.

Начинается, дочка, Бёрдская земля. Сейчас ты увидишь Красную гору. По рассказам стариков, на этой горе Пугачёв закопал свои клады, покрыл их трупом. Это для того, чтобы воры не нашли его золота. Рассуждали так: «Докопаются воры- кладоискатели до трупа и уйдут, подумав, что это могила, а не кладохранилище». А вот она и Красная гора. Под горой, смотри сюда, — озеро. По лесной стороне озера — камыши. Видишь? Здесь диких уток много. Есть и фазаны, гуси встречаются. А по левой стороне кручи, камни. Сазанье место.

Говорят, что в 1774 году на берегах этого озера шатры пугачёвцев стояли.

— Лес! — обрадовалась девушка. Вот он когда начался, А вот она и черёмуха.

— Вон, за той горой, дочка, на опушке леса — колхозный сад: яблоки, вишня, малина, смородина… А вот восемнадцатый разъезд. Отсюда красногвардейцы в 1918 году на Бёрды наступали, а уже с Бёрд на город, где генерал Дутов сидел.

Поезд загрохотал по мосту, перед окном замелькали железные конструкции.

— Сакмара, дочка. Смотри, какая широкая, важная, спокойная. Если с лодки посмотришь в воду, когда рыбачишь, камушки на дне увидишь.

— А что там за народ на пляже?

— А это лес выгружают. Плоты пришли. А там вон, левее плотов, гравий берут для строительства. Весь город к нам за гравием ездит. Да и не только город. А там вон, за поворотом, — карьер. Поездами оттуда гравий вывозят. А вот они и Бёрды. Смотри, дочка: дома беленькие, подтянутые, просторные, прямые. Полк на параде, а не станица. А вон та гора, где в 1918 году стояли каратели. Они стояли на горе, а под горой расстреливали всех, кто был против царя, помещиков и генерала Дутова. Здесь 21 июня расстреляли 15 казаков-фронтовиков. Среди них и мой отец был.

Примечания “Бердской слободы”. Указав дату 21 июня, автор не уточнил, что имеется в виду старый стиль. Автор рассказа Михаил Васильевич  утверждает, что среди расстрелянных 15-ти казаков-фронтовиков был и его отец, однако, как мы выяснили, что расстрелянных было 13 человек, среди которых трое были учениками, фамилии которых нам не известны. Никто из оставшихся фамилию Ливенцов не имел.

— А за что? — спросила Шарипят, и глаза её, чёрные и большие, стали грустными.

— Красные наступали. Дутовцы собрали сход и призывали казаков итти на войну с большевиками. Мой отец выступил и сказал: «Четыре года я был на фронте. Видел большевиков. Они такие же люди, как и мы, только много поумнее нас будут». Атаман Беляков с криком «Бей большевика!» стащил отца с трибуны и хотел его бить, но тут поднялся почтенный дедушка Тюрин и, потрясая своей палкой, закричал: «Не смей, мерзавец, фронтовика, кавалера четырёх крестов бить». И атаман, зло грызя ногти, отошёл в сторонку. А ночью каратели взяли моего отца и ещё 14 казаков и 21 июня расстреляли их вон под той горой. Расстреляли среди бела дня и хоронить запретили.

Шарипат помолчала, а потом, смотря в окно, спросила:

— Площадь?

— Да, да, это наша площадь. А новое большое здание, шестнадцать окон с этой стороны, — школа. Мы её в 1938 году построили. А сад вокруг — это дети в прошлом году посадили. Рядом со школой -кино. Напротив стансовет и библиотека имени Пушкина, в которой 3,5 тысячи томов книг.

Обрати внимание, дочка, вон на тот бугор, на длинные белые сараи по бугру и колодцы внизу: то наши скотобазы. Здесь тысячи голов скота. Здесь же и МТС, и лесозащитная станция. Десятки тракторов и всевозможных сельскохозяйственных машин. У нас, дочка, 80 процентов всех работ (полевых, огородных и прочих) делают машины. А до революции у кулаков только лобогрейки были.

— Овраги?—девушка указала на овраг у станицы.

— Да, это пугачёвские овраги. Пугачёвцы здесь лагерем стояли. А это станция Оренбург II. Раньше здесь степь была, пустыри. А вот уже начинается город Чкалов. Через пару минут мне сходить, а потому — прощай, дочка!

И я подал ей руку.

— Не прощайте, а до свидания, – поправила меня девушка и крепко-крепко пожала мне руку. — На обратном пути из Ташкента в Москву я к вам обязательно заеду. Встречайте. Я дам телеграмму. Рыбачить с вами на лодке поеду, в колхозе побуду, песни послушаю.

А когда поезд остановился, она взяла мой портфель и проводила меня до привокзальной площади. Я сел в машину, а она подала мне маленькую, смуглую руку и сказала:

Приеду обязательно, приеду посмотреть Бёрды.

Бёрды. Март – апрель 1949 г

Источник: М. Ливенцов, “Бёрды. Путевые записки казака”. Литературно-художественный альманах Чкаловского отделения Союза советских писателей “Степные огни”. Книга восьмая. Чкаловское издательство, 1949 год. стр. 95-105.

, , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , , ,

Уважаемые посетители сайта, уже много лет «Бердская слобода» является некоммерческим проектом, который развивается исключительно на деньги создателей.

Несмотря на то, что сайт некоммерческий, для его развития и поддержания работоспособности необходимы постоянные денежные вливания. Это не только оплата работы технических специалистов, хостинга, дискового пространства, продления доменных имен, но и приобретение некоторых документов, попадающих в нашу коллекцию из архивов и от частных лиц.

Перевести средства на развитие проекта «Бердская слобода» можно воспользовавшись формой, размещенной ниже:

Подписаться
Уведомить о

0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
0
Оставьте комментарий! Напишите, что думаете по поводу статьи.x