…или как любовь к родному казачеству поэта и песенника края Александра Ивановича Мякутина обернулась для него и казаков станицы Магнитной почти криминальной историей.
Александр Иванович Мякутин
С чего началось
А началось все с Манифеста 17 октября 1905 года. Многим благонамеренным людям тогда, особенно восторженным интеллигентам, слова Манифеста, провозгласившие законодательную Думу, неприкосновенность личности и всевозможные свободы, казалось, давали то, о чем мечталось веками многим поколениям.
Вечером 17 октября Николай II записал в дневнике сокрушенно:
«Подписал манифест в 5 часов. После такого дня голова сделалась тяжелою и мысли стали путаться. Господи, помоги нам, спаси и усмири Россию!»
На другой день столичные газеты, как всегда, пестрели броскими заголовками, но глаз притягивал один – «Манифест».
Слушатель Санкт-Петербургской Юридической Академии подъесаул Оренбургского казачьего войска Александр Иванович Мякутин держал перед собой земскую газету «Слово» и жадно вчитывался в текст манифеста. Особенно волновали слова, объявляющие права каждого гражданина на свободы: Совести, Собраний, Союзов…
– Наконец-то народ вздохнет полной грудью, а с ним вместе придавленное тяжелой и обременительной службой казачество! – воскликнул про себя офицер.
Первым порывом его было желание поделиться радостными мыслями с оренбуржцами и, конечно, с начальником штаба войска генерал-майором Таубе, к чему толкали близкие, дружеские отношения.
Федор Федорович Таубе
Мякутин взял стопку чистой бумаги, всегда волнующей его своей снежной белизной, и присел к столу.
Письмо подъесаула Оренбургской казачьей артиллерии А.И. Мякутииа Ф.Ф. Таубе, генерал- майору, начальнику штаба ОКБ от 26 октября 1905 г. С.ПБ.
– вывел он каллиграфически четко первые слова письма. Дальше перо забегало по бумаге, словно конь, сорвавшийся с привязи. –
«Со дня Манифеста в России повеяло новой жизнью. Хотелось бы верить, что эта новая жизнь затронет и мою дорогую родину. На мой взгляд, теперь перед войском стоит коренной вопрос о самоуправлении в сфере хозяйственной. Как известно, сейчас у нас всеми хозяйственными делами ведает войсковое правление – учреждение глубоко бюрократическое. Бюрократизм обанкротился. Следовало бы видоизменить войсковое правление на более современный лад. Мне кажется, если я смею свое суждение иметь, советники и старший член правления должны быть выборными. Если провести аналогию с земским самоуправлением могло бы походить на губернскую земскую управу. Каким образом придется производить выборы, дело второстепенное.
Конечно первая инстанция – будут станичные сходы, так как эти сходы у нас всесословны. Затем выбирают членов войскового правления, который будет соответствовать губернскому земскому собранию. Войсковой круг уже выбирает членов войскового правления. Впрочем, решений может быть много, могут быть и другие названия, дело не в этом, а в идее. Подобное самоуправление подняло бы в населении самосознание, расширило бы умственный горизонт, приучило бы самим за себя решать жизненные задачи, давало бы подготовку для участия в таком высоком учреждении, учреждении государственной важности, как Государственная Дума конституционного государства.
Несомненно, школьное дело должно будет перейти в ведение войскового правления. Мысль, только что изложенная мною, конечно, найдет большое препятствие со стороны людей, занимающих теплые места, но разве ради блага целого следует жалеть блага частных лиц, разве новый государственный режим малого смял отдельных интересов? Если так рассуждать, нельзя будет вводить никаких реформ».
Немного порассуждав о конституционном устройстве, о народной Думе и о школьном обучении в войске. Александр заключает:
«Ваше Превосходительство, пишу Вам в светлой надежде, что мечта моя, быть не пропадет; быть может, она, переносясь из головы в голову, со временем принесет свой плод.
Горячо любящий свое войско и Вас уважающий и почитающий – Александр Мякутин».
Родословная
Корни рода Мякутиных теряются глубоко в общине городовых самарских казаков. Во всяком случае, дед собирателя песен, тоже Александр Иванович, родился в 1814 году в Самаре, а служить ему пришлось на созданной в 20-е годы XIX столетия Илецкой линии Илецкого казачьего войска. Это не оговорка. Тогда, действительно, было образовано Илецкое войско, занимавшее позиции между Уральским и Оренбургским войсками. Просуществовало оно недолго, и уже отец песенника, Иван Александрович, служил на кордонах 2-й линейной дистанции, к которой когда-то относилась станица Магнитная. Послужной список его богат записями о перемещениях. Он был по-настоящему боевым офицером, ратный путь которого прошел по многострадальным дорогам тогдашнего Туркестана и отмечен ранениями и высокопочитаемыми наградами. При выходе на льготу (пенсию) ему присвоили чин полковника. Но была в послужном списке Ивана Александровича «черная строка». В 1888 году войсковой старшина допустил превышение власти по отношению к своему подчиненному, очевидно, младшему офицеру. Это нарушение привело на скамью подсудимых и квалифицировалось как дисциплинарное, поэтому обошлось виновному только выговором. Однако этого выговора хватило, чтобы в свое время густой тенью лечь на одну из страниц биографии первенца семьи – Александра Ивановича, страстного поклонника традиций и обычаев оренбургских казаков, их песенного и фольклорного богатства.
Родился Александр Иванович в 1876 году в Оренбургском Форштадте. Как большинство офицерских казачьих детей, закончил Неплюевский кадетский корпус, а затем в 1897 году Николаевское кавалерийское училище по первому разряду (с отличной оценкой). В том же году, в звании хорунжего, зачислен в 1-ю конно-артиллерийскую казачью батарею.
Служил он хорошо. Это дало право командиру артиллерийской бригады генерал-майору Острошецкому написать в характеристике:
«В службе сего офицера не было обстоятельств, лишающих его права на получение знака беспорочной службы, или отдаляющих срок выслуги к оному».
Только малое время (два-три года) удалось Александру служить в самом Оренбурге, а остальное время вдали от него (на Украине, в Санкт-Петербурге, в Средней Азии), но и за это время он собрал столько фольклорного и песенного материала, которого хватило на целых четыре книги.
Необыкновенно пытливый ум и настойчивый характер Александра обостренное чувство сыновьего долга перед войском и казаками, толкнули его на гражданский подвиг неоцененной еще значимости – собирание песен оренбургских казаков, воспоминаний об их житье-бытье.
Право на дворянство
Многолетняя служба деда и отца, их чины и заслуги, давали право хорунжему Александру Мякутину на зачисление его в потомственные дворяне. Консультации у руководства Оренбургского Дворянского Собрания вселили уверенность в успех. В начале 1899 года Мякутин оформляет необходимые документы. В середине февраля Дворянское Собрание выносит постановление:
«Внести его, Александра Ивановича Мякутина, в родословную книгу Оренбургской губернии и выдать грамоту на дворянское достоинство, но…»
Это «но» заключалось в необходимости послать все документы претендента и постановление Собрания в Департамент герольдии при Правительствующем Сенате «на рассмотрение и утверждение». Геральдический Департамент являлся последней инстанцией в решении вопроса о дворянстве и высылка ему документов не вызывала у Александра никакого беспокойства.
Обычно департамент подтверждал решение губернского Собрания, но подтверждения приходилось ждать долго, а служба требовала присутствия офицера в части, которая размещалась в Миргороде.
Только в начале ноября Правительствующий Сенат обратился к делу Мякутина. Свое решение Сенат оформил «Указом Его Императорского Величества Самодержца Всероссийского». В Указе говорилось, что служба деда и отца хорунжего
«в чинах, приносящих личное дворянство, может иметь своим последствием дарование потомкам дворянства потомственного лишь в том случае, если таковая служба проходила безупречно…»
Не могли геральдический Департамент и Правительствующий Сенат пропустить запись в послужном списке Ивана Александровича, которая гласила:
«Находился под судом за двухкратное превышение власти, за что согласно приговору Временного военного окружного суда в г. Оренбурге – объявлен выговор».
Бесстрастным языком приговора Указ Сената объявлял:
«Сенат признает невозможным предстательствовать пред Его Императорским Величеством о даровании прав потомственного дворянства сыну означенного лица Александру Ивановичу Мякутину, а потому определяет: в ходатайстве Александру Ивановичу Мякутину отказать и для объявления ему о сем послать Указ Оренбургскому Дворянскому собранию…»
Дворянское Собрание извещает Мякутина о решении Сената через командира 1-й батареи и взимает с просителя 80 копеек за гербовую марку – расходы за пересылку бумаг в Департамент и обратно. Так крутой характер отца обернулся для начинающего жить офицера первым крутым ударом судьбы. Мякутину ничего не оставалось кроме ревностной службы.
Служение войску
Отказ Правительствующего Сената о зачислении хорунжего Мякутина в потомственные дворяне глубоко огорчил, но не истребил и, даже наоборот, укрепил желание офицера сделать что-то существенное для блага и во славу родного войска. Он чувствовал горячую нравственную потребность не замыкаться в самом себе и нудной, однообразной службе, а активно действовать, быть полезным оренбургскому казачеству. Это желание толкнуло Александра на литературный путь.
Первой пробой творческих – сил стали для него рассказы по воспоминаниям бывалых казаков, написанные в 1900-1902 годах. Оформленные в две прекрасные рукописные книги, они до сих пор хранятся в материалах Оренбургской Ученой Архивной Комиссии областного архива.
В книге под номером один помещено три рассказа: «Степан Фомич Ситалкин», «Рассказ Никиты» и рассказ «Хивинский пленник». Первые два повествования описывают условия службы казаков в XIX веке и стычки их с киргиз-кайсаками на оренбургской границе и в степи. Заголовок последнего говорит сам за себя. Вторая книга носит название «Памятка 1-й Оренбургской казачьей батареи про кокандский поход 1875-1876 годов».
В «Памятке» описываются стычки и крупные бои казаков с хивинцами, в которых участвовала ставшая родной Александру Мякутину батарея. Это довольно подробная историческая справка, подкрепленная копиями приказов вышестоящего начальства, до атамана войска и губернатора включительно.
В одном из отступлений к первому рассказу Александр Иванович пишет:
«Плодом моего размышления явилось желание по мере сил и возможности служить родному войску и на первых порах хотя бы этим скромным рассказом».
«Служить войску» стало постоянным внутренним состоянием души и офицер с энтузиазмом трудится над историческими темами о войске. Архивная Комиссия отметила старание молодого историка и в 1900 году зачислила его в список своих действительных членов.
Вместе с записями воспоминаний казаков о житье-бытье Александр собирает песни, исполняемые ими в быту, на службе и в походах. К 1904 году у него набралось песен на несколько книг, с учетом их систематизации по тематической направленности. Колоссальный труд, проделанный Мякутиным, стал поистине необыкновенным явлением края, нашел одобрение и поддержку не только членов архивной комиссии, но и всей интеллигенции Оренбурга. Непременный попечитель комиссии Оренбургский генерал-губернатор и наказной атаман генерал-лейтенант Я.Ф. Барабаш не только проявил личный интерес к труду Александра Ивановича, но и дал команду напечатать его четырьмя частями за счет войсковых средств, чтобы «сохранить в памяти потомства песни оренбургских казаков в том именно виде, в каком они поются ныне». Общую редакцию книг атаман возложил на начальника штаба войска генерал-майора барона Ф.Ф. Таубе.
В том же году книги пошли в набор. Первые две из них посвящались лично царю и его наследнику. По традиции Великий Князь Алексей Николаевич являлся августейшим Атаманом всех казачьих войск России. Третья и четвертая книги увидели свет через два года, в 1906-1907 годах.
О том, как работалось над книгами автору и редактору, проливают некоторый свет письма Мякутина к Таубе.
Все они посланы из Санкт-Петербурга в конце 1905 и начале 1906 года. Вот некоторые выдержки из них.
Я отправил на Ваше имя уже две тетради: 1) песни семейные, 2) песни любовные. В этих тетрадях я сказал свое последнее слово, если встретятся недоразумения, пожалуйста, решайте их по своему усмотрению, — я едва ли смогу, что добавить.
Ваше Превосходительство, теперь нужно было бы выписывать заблаговременно бумагу, как хорошего сорта, так и обыкновенного. Во-первых, это нужно для того, чтобы всегда запас бумаги был под рукой, во-вторых, надо воспользоваться железной дорогой, пока не бастуют рабочие, и пока она не занята перевозкой войск с Дальнего Востока…»
Вчера отдал в переплет книги в мастерскую РО, как Вы указали. За четыре переплета взяли 50 руб. Просили 60, но 10 руб. выторговал. Готовы будут утром 11-го марта. Переплет из синего сафьяна. Внутренняя сторона будет обтянута красной муаровой лентой. Переплет сверху гладкий, не будет ни тиснения, ни какой надписи, ни единой черты. Только на корешке мелкими, простыми буквами будет напечатано название книги, украшения ни малейшего. Образец этот взят с экземпляра, поднесенного Государю Великим князем Георгием Михайловичем, тоже каких-то песен. Затем будут сделаны за те же деньги два футляра. Каждый футляр вмещать будет один экземпляр 1-йи один экземпляр 2-й части. Словом, в одном футляре будут положены книги для Государя, в другом – для Наследника. При каждом футляре будет иметься особая лента (внутри, один конец выходит наружу) для вынимания книг из футляра. У книг будет золотой обрез. Верх переплетов гладок, как стекло…»
Письмо четвертое от 12 марта 1906 г. СПБ, написано на другой день после получения книг из мастерской.
«…Книги из переплета взял. Сделано прекрасно. На днях отсылаю их Вам. Отсылаю потому, во-первых, что не считаю для себя возможным после того, что случилось, подносить их лично, а, во-вторых, представляется хороший случай вручить их тому генерал-адъютанту, который, вероятно, с грамотой приедет в Оренбург, да, кстати, и войско посмотрит эти книги. Засим имею честь пожелать Вам счастья и здоровья. Да, виноват. Ваше Превосходительство, в III томе песен последний отдел будут стихотворения. Может быть, за мое отсутствие в оренбургских газетах появились еще стихотворения, относящиеся до войска, может быть, появятся новые по случаю пожалования грамоты, покорнейше прошу их включить. Войску надо воспользоваться случаем и по возможности включить все, что в этот раз достойно внимания. Некоторые вещи, из посланных мною, не важны, но они хорошо рисуют быт войска. Прошу прощения.
Блудный сын войска Ал. Мякутин».
Ниже будет объяснено, о какой грамоте ведет речь Александр Иванович. А пока, в следующем, пятом письме от 22 марта 1906 г. СПБ, он пишет:
Сегодня прочитал, что глубокопочитаемый войском наказной атаман Я.Ф. Барабаш покинул занимаемую должность. Не сочтете ли возможным для увековечения памяти о нем и в знак благодарности испросить разрешение на посвящение III тома песен ему <…>. …хотелось бы посвятить III том генералу Барабаш, и об этом я прошу Вашего совета и, если находите это удобным и возможным, то и содействия в осуществлении этого…»
Мне не удалось посмотреть третий том «Песен» и удостовериться, увековечено ли имя наказного атамана на титульном листе книги. Во всяком случае, приведенная выдержка из письма говорит о том чувстве благодарности, которое испытывал Мякутин к губернатору и атаману – покровителю его литературных трудов. Хотя эта признательность не помешала ему в свое время зло посмеяться «над стариком».
Выше уже отмечалось, как круговорот событий в стране и, особенно, Манифест 17 октября, захватили Александра Ивановича Мякутина и толкнули к активным действиям. Казалось, самодержец открыл объятия навстречу народу и позвал его в светлое будущее. Оно – это будущее, находилось где-то близко и весомо подкреплялось силой и волей уже реальной Государственной Думы.
Открытая, восторженная и горячая натура Александра Ивановича – родник души незамутненной, рисовала ему радужные перспективы развития своего края и родного войска. Как отмечалось в начале очерка, первому свои мысли, навеянные Манифестом, он поведал барону Таубе.
Продолжая начатый разговор о самоуправлении, Мякутин обратил внимание начальника штаба на причины недовольства казаков существующим положением.
«Теперь, Ваше Превосходительство, позволю поговорить о нашем казаке. За последние дни я стал получать из разных концов войска от простых казаков письма, показывающие, что и среди нашего населения начинается брожение, что самосознание казаков стало пробуждаться. Главные неудовольствия таковы:
1) Офицерские участки, вырезанные в 70-х годах, по милости близорукого и эгоистического чиновничества из юртовых земель, за последнее время, при увеличивающемся малоземелье и при усилении требований к снаряжению казака, стали мозолить в виде бельма глаза казаков. Негодования из одной станицы идут настолько сильные, что я не удивлюсь, если на днях там произойдут аграрные беспорядки.
2) Казаков сильно возмущают придирки, если выразиться деликатнее, требования при приеме на службу, требования нередко незаконные. Из таковых особенное внимание обращает на себя требование однообразия. Можно указать до пяти приказов по В.В. (прим. военному ведомству) о не требовании однообразия от казаков. Приказы эти перепечатываются аккуратно в приказах по войску, затем по отделам, но от этого дело не улучшается ни на волос. «Бумага все терпит», — пишут мне. В одном отделе в этом году ради однообразия поручили поставку казачьего обмундирования на 18-ть станиц портному Вилюнову, которому еще выдано предписание на бесплатное пользование обывательскими подводами. Подряд этот, по выражению казаков, разоряет их. В законе обмундирование не возложено на атаманов отделов. Что же выходит?
3) Казаки, живущие вблизи свободных войсковых земель, недовольны тем, что земли эти сдаются не исключительно казакам. Казаку же с разночинцем конкурировать нельзя: у казака служба, казак разорен ею.
4) Некоторые выражают желание, чтобы учуг был разгорожен уральцами, …и много других второстепенных вопросов, но также важных.
Мне думается, Ваше Превосходительство, настало время ходатайствовать о введении самоуправления. Наше самоуправление и земство будет введено, если только расформировать соответственным образом наше войсковое хоз. правление. В 60-х годах асессоры уральского войск, правления уже были выборными. Вот и прецедент. Когда будет земское самоуправление, все дела будут вестись согласно желанию населения. Глав, упр. каз. войск принуждено будет удалить 3/4 своего состава, войско будет жить само. Кто осуществит эти мои благопожелания, тот воистину создаст себе нерукотворный памятник. Несомненно, как я уже писал, школьное дело должно перейти в руки реформированного войск, правления. Всеми школами должен будет заведовать особый директор войсковых школ. (Этот директор и наблюдающие за школами непременно должны иметь высшее образование). А то странно, — заведующий войсковыми конно-плодовыми табунами имеется, а директора войсковых школ нет. При осуществлении этих реформ не будут бежать из войска люди с высшим образованием, тогда для войска настанет, наконец-то, светлое будущее.
Во-вторых, полагаю, что в число членов комиссий, принимающих казаков и их снаряжение на службу, должны входить на половину выборные от населения. Таким образом, комиссии эти будут состоять из трех элементов:
1) представители от войскового начальства,
2) представители от строевого начальства (от полков и батарей),
3) выборные от населения.
Только в этом случае с казаков не будут драть трех шкур, не будут требовать полушубок и теплушку, когда по приказу следует что-либо одно. Казак возьмет, если он может, и то и другое без повеления начальства, но требовать …это другое. Когда будет самоуправление, тогда, глядишь, будут и сельскохозяйственные школы и образцовые фермы и табуны; тогда, быть может, войсковой агроном будет каждый день являться на занятие в войсковое правление, а не только в дни заседаний; тогда, вероятно, у него будет работа и работа не только бумажная. Да что, впрочем, я много распространяюсь, и так для всех очевидно, что только тогда огромная казачья община будет жить, не будет представлять из себя картину умирающего животного, над которым вьются черные вороны, а многие уже сидят и на нем; только тогда состояние нашего войска перестанет походить на следующую мрачную картину, нарисованную А. С. Пушкиным в «Цыганах» <…>
Впрочем, Ваше Превосходительство, может быть, это фантазия, бред, мечта, но во всяком случае мечта хорошая… Нет, мне все-таки, кажется, что это осуществимо и легко осуществимо, если чиновничество отбросит свои личные интересы, если оно проникнется веянием новой жизни, если оно духовно не умерло еще. Что касается Вас и Наказного Атамана, я не сомневаюсь нисколько, что вы в идее согласны со мной, различие может быть только в другом плане самоуправления, в подробностях и способах выполнения его…»
Если систематизировать все вопросы, поднятые Мякутиным в письмах к Таубе, то составится целая программа действий по переустройству войска. Какой-то политической основы, толкающей Александра Ивановича не решение программных мероприятий, у него не было. Более того, все связанное с политикой, революционными течениями и воззрениями, он глубоко осуждает. Так в одном из писем он сообщает:
«… Случайно узнал, что партия социалистов-революционеров обратила особое внимание на наше верное войско и на днях командировала в войско группу агитаторов с большими денежными суммами: предполагается издавать газету. Почва для этих субъектов, к сожалению, имеется… Казаки не могут стоять в стороне от общего движения. Мне больше, чем кому-либо, известно, что почва для революционеров имеется очень обильная… Теперь начальство само не знает, что делать, оно растерялось. Посмотрите хоть на нашего Наказного Атамана. Старик он, кажется разумный, но так струсил в октябре, что дал революционерам казачий оркестр, и наши казаки (о позор!), ходили по приказанию Его Превосходительства по Оренбургу под красными флагами. Непременно на первом же съезде казаков надо будет наказному атаману от лица казачества выразить порицание…»
В пору великих потрясений политические страсти, так или иначе, захватывают не только отдельные личности, но и целые общества, а если иметь в виду, что нейтралитет тоже политика, то не оказался в стороне от нее и Александр Иванович. Его «политика» едва соприкасалась с призывами переустройства всей жизни страны, поскольку он вел речь о переустройстве в войске. Но этого «едва» хватило, чтобы полиция взяла Мякутина под свой надзор, как «сотрясателя устоев».
Сотрясатель устоев
Судьба, она не только прокладывает неожиданные, неведомые человеку, неторенные им пути, но и завязывает узлы и узелочки на этих путях, переплетая судьбы людей прочной нитью. Так случилось с Александром Мякутиным и казаками станицы Магнитной.
Казак ст. Магнитной, урядник Ефимов Филипп Денисович, 1914-1915 гг
Собирая казачьи песни, заглянул он как-то в Магнитную и близко сошелся с уважаемым в станице урядником Ефимовым Филиппом Денисовичем. Позднее, объясняясь перед бароном Таубе, Мякутин писал:
«Уже третий год я состою в переписке с одним крайне развитым и разумным стариком Магнитной станицы (2-го отдела)… Этот человек обладает исключительным умом, в достаточной степени начитан. Хорошо, видимо, знает историю. Он весьма отзывчивый господин – по первому же приглашению он прислал мне более ста песен. Крайне обязательный человек…»
Когда Николай II огласил свой «Манифест 17 октября», раскрывший, казалось Мякутину, двери в новый мир, переписка его с Ефимовым приобрела тот самый «политический» характер. Урядник первым обратился к литератору с просьбой разъяснить, как понимать Манифест и касается ли он казаков. Ефимов сообщал:
«Недавно проехал по станицам помощник атамана отдела полковник Кузнецов и объявил, что Манифест казаков не касается, потому как служилое сословие…»
Александра Ивановича к тому времени уже захватила мысль о переустройстве в войске и он ответил уряднику длинным, обстоятельным письмом. Изложенные в нем рекомендации стали программой для казаков станицы, через которых автор надеялся распространить идеи преобразования на все войско. Извиняясь перед казаками за пространное письмо, он повторил свое кредо:
«Я желаю всеми силами послужить родным казакам: сам я вышел из недр казачества, учился на войсковые деньги, теперь хочу за все отблагодарить своих родичей».
Как же представлял себе Мякутин переустройство войскового общества? Проследим за ходом его мыслей и обоснованием рекомендованных им мер. Все их можно свести в несколько пунктов:
Начальство обюрократилось и забыло свое назначение – служить казачеству. Не ждите его приказаний! Россия рушится и спасение наше не в начальстве, а в народе; важно, что скажет народ своими устами, а не устами начальства.
В смутное время казаки должны быть едины. Надо соединяться в союзы: станица со станицей, отдел с отделом и так все войско.
Защищая Царя и порядок, казаки вызвали недовольство народа. Против всей земли мы идти не можем – полицейская служба должна быть ненавистна и позорна. Казак – воин, а не палач, не полицейский.
Кандидат в Думу должен представлять конституционно-демократическую партию, то есть стоящего за царя, но ограниченного Думой. Демократ должен стоять на почве «Манифеста 17 октября».
Пока решается вопрос с Думой, надо примкнуть к земству, как это сделали уральцы, послав на съезд своего чиновника Бородина Николая Андреевича. Почему бы на следующий съезд не поехать Ефимову? Земский съезд – такая сила, что к нему прислушивается правительство.
Свои наставления и рекомендации Александр Иванович заключил словами:
«Теперь нужна и для Царя, и для Народа, и для нас, и всей России самодеятельность, а не молчание!»
Казаки вняли голосу уважаемого офицера, письма которого шли из самой столицы, и вот что из этого вышло.
Дела станичные
Казачья глубинка – станица Магнитная, разбуженная событиями в стране, царским Манифестом и письмами Мякутина, потянулась к активной жизни.
Ф.М. Стариков
Как говорилось выше, корреспондентом Александра Ивановича в станице был урядник Ефимов. Он сумел заинтересовать перепиской с подъесаулом писаря станичного правления урядника Некерова Ивана Сергеевича. В общей сложности станичники получили из Санкт-Петербурга девять писем. К чему привела эта переписка, подробно изложено в информации атамана 2-го отдела Ф.М. Старикова наказному атаману Я.Ф Барабашу и в рапорте уездного исправника вице-губернатору Эверсману. Эти документы рисуют довольно четкую картину действий в станице по рекомендациям Александра Мякутина. Каждое его письмо прочитывалось вслух в станичном правлении, иногда при «посторонней публике», что само по себе считалось уже криминальным. Два наиболее подробных, инструктивных письма Некеров скопировал на гектографе для рассылки в станицы отдела.
С разрешения помощника атамана отдела полковника Кузнецова, 12 декабря 1905 года в здании мужской школы проходит собрание станичников. На собрании участвовало, по информации Старикова, 213 человек, а по сообщению полицейского исправника – 150 человек. Вел собрание Ефимов, а Некеров информировал собравшихся о проделанной работе и дальнейших планах. Он зачитал Манифест от 17 октября и огласил составленный инициаторами проект петиции с изложением нужд казаков и путях их разрешения. Один экземпляр принятой петиции казаки тотчас отправили Мякутину, а остальные, вместе с копиями писем, предназначались к рассылке по станицам. Причем, авторы сделали это самовольно, не спрашивая разрешения у начальства. Связь со станицами взял на себя урядник Некеров.
В конце января 1906 года, неожиданно для писаря, на его имя пришла бандероль с книгами «от неизвестного лица». В посылке находилось десять книг (брошюр). Все они были изданы с разрешения цензуры, но подзаголовки некоторых, такие как «В борьбе обретешь ты право свое» и «В знании и борьбе – сила и право» насторожили казака. Некеров представил всю почту станичному полицейскому уряднику. Тот, поворчав, одобрил поступок писаря, но для порядка доложил о книгах становому приставу, а тот нагрянул в дом казака с обыском. Впрочем, Некеров и без обыска выложил перед приставом все, что у него имелось: два издания «Союза 17 октября» – официальное название партии октябристов, несколько номеров газет «Призыв» и «Военный голос», а также папку с письмами Мякутина и копиями петиций.
Пристальное внимание казачьего руководства и полиции к обще
ственным делам в станице напугало казачьих урядников. Ефимов и Некеров вдруг «поняли», что подъесаул, живущий в столице, хочет через них совершить в войске что-то недозволенное и предосудительное. Прекратить с ним связь было естественной реакцией казаков.
Ознакомившись с присланными материалами на «крамольников», наказной атаман поручил генералу Таубе дать ответ на письмо Старикова, с просьбой не придавать делу широкой огласки, а также «разъяснить права и обязанности казачьего населения, вытекающие из «Манифеста 17 октября» так; чтобы письма, подобные мякутинским, «встретили бы в населении полное сознание их нелепости».
Под колпаком
Барон Таубе, поддерживая переписку, не придавал особого значения рассуждениям Александра Ивановича о современной политике и отношении к ней.
«Горячность и забавы молодости! Повзрослеет – приутихнет!» – думал барон, не заостряя внимание литератора на событиях дня.
Мякутин, очевидно, понимал снисходительное умалчивание генерала, как сочувствие своим взглядам. Сообщение Старикова о действиях подъесаула не явилось для Таубе большой неожиданностью, поскольку за три дня до того он получил письмо от Мякутина, который довольно подробно описал обстановку в станице Магнитной и возникшее внимание к своей персоне у полиции. В письме Александр паниковал, оправдывался, просил помощи и осуждал себя, «как, уж, конечно, никто не осудит». В конце письма он сокрушенно заметил:
«Придется, видно, и мне «жертвою пасть борьбы роковой»! Что делать, будем страдать. Наказание приму как должное, проклятие не будет никому послано, сам виноват… Не аудите слишком строго меня хоть Вы-то!?».
Еще раз перечитав сообщение атамана отдела, Таубе сел писать официальное письмо Мякутину и ответ Старикову. Генерал раздражен и не щадит в выражениях уважаемого им литератора:
«Зная Вас лично, я приписываю содержание того письма (прим. имеется в виду инструктивное письмо в станицу) исключительно Вашей неопытности, непониманию основных обязанностей казака, а также того, что представлено Высочайшей Милостью казачьему населению России… Неосторожность в ваших выражениях в том письме доходит до того, что я не могу ее признать совместимою с достоинством офицерского мундира… При следующем, дошедшем до меня сведении о таковом же с Вашей стороны поступке, я войду с представлением о немедленном увольнении Вас от службы и о привлечении Вас к судебной ответственности на основании существующих законов…»
Ответ Старикову был лаконичен:
«Мною приняты меры к тому, чтобы немедленно была прекращена переписка подъесаула Мякутина с лицами казачьего сословия на политические темы…»
Вспомнив просьбу уехавшего в Санкт-Петербург губернатора Барабаша, Таубе приписал:
«… Прошу Ваше Превосходительство, не придавая этому излишней огласки, изъять из обращения, буде они были разосланы по станицам копии с писем подъесаула Мякутина. Вместе с тем было бы крайне желательно разъяснить населению права и обязанности казачьего населения, вытекающие из Манифеста…»
Оставалось письмо гражданскому губернатору Эверсману, на котором замыкалась вся полицейская переписка, как старшем начальнике полиции. Таубе прошелся по кабинету, остановился у окна, распахнул его и вдохнул свежий, как пробуждение, весенний воздух. Эверсман хотя и считался только вице-губернатором, но сейчас от него зависела судьба подъесаула Мякутина. Привожу это письмо лишь с незначительным сокращением:
«Возвращая Вашему Высокоблагородию при сем рапорт исправника Верхнеуральского уезда по делу о письмах подъесаула – А.И. Мякутина, считаю своим долгом добавить к этому следующее:
Я лично знаю довольно близко подъесаула Мякутина благодаря двухлетней совместной работе по изданию его сборника «Песни оренбургских казаков» и считаю его безусловно благонадежным человеком.
В начале ноября прошлого года подъесаул Мякутин написал мне несколько писем по поводу продолжающегося еще издания песен оренбургских казаков и в них сообщал мне о некоторых своих взглядах на современное политическое положение. В ответ на это я в частном же письме, копия которого у меня не сохранилась, посоветовал подъесаулу Мякутину оставить все эти вопросы и обратиться к изучению того курса наук, который ему по званию слушателя курса Военно-Юридической Академии надлежит усвоить, ибо считаю его совершенно неподготовленным к решению вопросов об общем благоустройстве казачьих войск… (Его письма) носили скорее характер какого-то неуравновешенного и неясного увлечения, но никоим образом не преступных стремлений…
Из целого ряда приложенных писем (в копии) подъесаула Мякутина ко мне, по моему мнению, очевидно вытекают два заключения:
а. У подъесаула Мякутина в голове полнейший сумбур относительно принципиальной стороны его идей – я почти что склонен, основываясь на этих его письмах, сомневаться в полной нормальности его мыслей и во всяком случае в их последовательности, но верно, по моему мнению, то, что он безусловно не революционер…
в. В общем, полагаю, что проступок подъесаула Мякутина едва ли заслуживает большей кары, чем изложенное в двух письмах моих к нему…
В случае же обнаружения, быть может, еще писем к населению после получения моего письма от 27 февраля N9244, по моему мнению, подъесаул Мякутин немедленно же должен быть уволен от службы и предан военному суду».
Временно исполняющий дела Наказного Атамана Генерального Штаба генерал-майор Фед. Таубе».
Письмо датировано 8 апреля 1906 года. В нем, как видим, выдержан тон официального письма Мякутину, на которое барон ссылается. Сгустки, чуть ли о неполной умственной способности своего подзащитного, нужны автору, чтобы снять всякое обвинение с подъесаула. Во всяком случае, частное письмо, посланное 26 февраля, содержит в себе строгие, но доброжелательные нравоучения, далекие от оскорбительных намеков
«С тяжелым сердцем я посылал к Вам сегодня официальную бумагу, в которой Вы найдете оценку Вашей необдуманной деятельности, с моей точки зрения, как Вашего непосредственного начальника и представителя нашего войска. В этой же бумаге Вы найдете и указание совершенно точное и определенное на то, что я намерен делать в будущем, и я могу Вас уверить, что, несмотря на всю мою симпатию к Вам, у меня не дрогнет рука, если бы пришлось подписать требование о предании Вас военному суду. Теперь я хочу Вам сказать несколько слов по поводу того, что Вы наделали, но не с точки зрения начальства, а только человека, который искренно к Вам расположен, желает Вам добра и полагает, что Вы были просто больны до потери сознания, как Вы сами отчасти в том признаетесь в Вашем последнем письме. Поймите же, Александр Иванович, что порядочный человек не может носить офицерских эполет и писать казакам, в том числе и состоящим на государственной службе, что не следует обращать внимание на то что говорит и делает начальство, от которого кроме зла и бестолковщины ничего ожидать нельзя. Ведь нельзя же здоровому человеку предложить казакам выразить своему высшему начальнику — Наказному Атаману — публичное и чисто революционное порицание. Ведь поймите же, что Вы в полминуты можете наделать больше вреда, чем я, не менее умный, и во всяком случае в сто раз более опытный, чем Вы, можете исправить в десять лет… Неужели же Вы не понимаете, что казаки наши и в том числе и Вы, самый благонамеренный народ, который чтит своего Царя, как земного Бога. Чего же Вы добиваетесь… посеять смуту в умах казаков. Если Вам это нужно, то затея Вам удалась, и Вы положили на наше войско неизгладимое пятно. Помните только, что будет время, когда казаки на Вас укажут и скажут: «Это он нас смутил». Да будет Вам стыдно, что мне, не принадлежащему от рождения к казачьему сословию Оренбургского, родного Вам войска, приходится высказывать такой упрек. Ведь люди разослали в копиях Ваши письма по всему войску, и мне приходится отбирать Ваши письма. Перекреститесь, что все это попало в мои, а не в другие руки, что вся несчастная, соблазненная Вами маленькая публика пока не пострадает. Стыдно Вам, готовящемуся в юристы, не знать, что Вы подводите людей под 129-ю и другие столь же приятные статьи. Стыдно, дорогой мой, и простите меня, если Ваш старый друг скажет Вам совершенно откровенно, что порядочные люди так не делают. Вот все, что я имею Вам сказать. Я беру на себя очень тяжелую ответственность, не давая дальнейшего движения официально возбужденному против Вас делу, и, надеюсь, зная Вас лично, что Вы меня не подведете дальнейшим Вашим поведением. Если же наши убеждения не сходятся, то советую Вам скорее снять эполеты, которыми прикрывать подпольную деятельность… нечестно. А теперь прощайте и разрешаю Вам ругать меня сколько угодно за то, что я не стеснялся в выражениях по Вашему адресу. Я это делаю потому, что люблю Вас и желаю Вам не зла. Ваш старый друг Федор Таубе.
Посылаю Вам еще 4 листа «Песен». Отвечайте мне и бросьте все остальное, кроме Ваших занятий в академии».
Надеюсь, читатель простит мне пространную выдержку из письма. Оно мне кажется поучительным для нас, сегодняшних, потерявших нити дружбы, искренности и уважения друг к другу человеческого сочувствия и сопереживания, элементарной культуры общения. В самом деле, подъесаул (капитан) и генерал, подчиненный и начальник, не стесняющийся признаваться в дружбе – это говорит о многом. Впрочем, такой дружбе нет ничего особенного и удивительного, поскольку она основана на высоких нравственных и моральных устоях.
Александр Иванович внял совету друга, принося ему в последующих письмах десятки благодарностей и извинений, награждая себя эпитетами, сочетая их с подписями под письмами:
«Преступный Ал. Мякутин», «Преступник», «Тяжелый преступник», и, наконец, «Блудный сын войска».
Царская грамота
Грамота Николая II, посланная Оренбургскому казачьему войску, начиналась словами: «… Нашему вернолюбезному и доблестному Оренбургскому казачьему войску Славное Оренбургское казачье войско неизменно со дня своего основания верою и правдою служит своим царям и России…»
Вручалась грамота 20 марта 1906 года на Форштадской площади, при стечении всего войскового генералитета, офицеров, атаманов различных степеней, строевых частей и училищ. Тысячи гражданских лиц пришли на площадь посмотреть на зрелищный церемониал.
Генерал-адъютант Максимович, прибывший из Москвы с грамотой, громко и четко прочитал ее текст. В грамоте говорилось о заслугах войска в прошлом, в недавно прошедшей войне с Японией «и особенно в наступившее смутное время». Ниже подтверждались права, привилегии войска и объявлялась «ненарушимость настоящего его образа служения».
После церковного и военного церемониалов грамоту поместили на особом «подставе» в помещении штаба под портретом царя, пожалованного войску 27 июня 1891 года при посещении Оренбурга.
Царского посланника провожали на другой день. На вокзале собрались офицеры, чиновники и около 300 поселковых и станичных атаманов. Прощаясь, генерал-адъютант обошел рады собравшихся и остановился перед строем атаманов. Один из них, от имени своих коллег, произнес перед посланцем слова напутствия и. высказал просьбу «довести до сведения Государя Императора о сердечной радости за царскую грамоту». Это был хорунжий Дмитрий Иванович Каширин.
«…Поблагодарив, атамана Каширина за теплую напутственную речь, генерал Максимович распростился с присутствующими, поцеловав наказного атамана, и поезд тронулся, сопровождаемый «ура» и маршем войсковой музыки». Так сообщала «Оренбургская газета» о торжественном событии для войска.
Александр Иванович Мякутин к данному событию имеет прямое отношение, во-первых, подарочными экземплярами сборника своих «Песен», которые предназначались царю и цесаревичу и, во-вторых, – стихотворением, посвященным вручению войску грамоты.
Мы не знаем кто, где и когда вручил генерал-адъютанту подарочные экземпляры «Песен» Мякутина для передачи царским особам и вручались ли они в Оренбурге вообще. Думается, оренбургские газеты не преминули бы сообщить об этом событии на своих страницах. Скорее, книги вручил сам наказной атаман Барабаш, прибывший вскоре в Санкт-Петербург за новым назначением. Из Оренбурга атаман выехал 29-го марта.
Стихотворение Мякутина тоже не встречается среди газетных публикаций. Очевидно, оно так и осталось в письме к Таубе от 12 марта 1906 года. Александр Иванович писал:
«В безбрежной степи, где Урал, как стекло.
Блестит, извиваясь змеею,
Большое казацкое братство росло
И правило тою землею…»
Стихи рассказывали об истории войска и его ревностном служении, которое заметил сам царь и удостоил своей благодарностью «И хвалебную Грамоту, в вечный пример. Потомству пред ним положили…»
В заключение, обращаясь к своим братьям-казакам, автор восклицает:
«О. честь вам, ликуйте, настала пора.
Венками главы вам повили…
Живущим – во веки хвала и Ура!
Но слава и тем, кто погибли!»
Конечно, стихотворение Александра Ивановича далеко от совершенства, но в его пафосе звучит гордость и искренняя сыновья любовь к своему краю и войску.
Неутолимость
Юридическую академию Александр Мякутин закончил в 1908 году с отличием. Это дало право на повышение в чине. К новому месту работы он прибыл уже есаулом. Два года службы в Петербургском военно-окружном суде послужили молодому юристу хорошей практической стажировкой. В эти же годы Александр Иванович обзавелся семьей, женившись на девице Соколовской Марии Николаевне, которая стала ему верным спутником в жизни и по служебным маршрутам.
В 1910 году Мякутин едет в Оренбург и, не задерживаясь здесь надолго, отправляется в Ташкент военным следователем. Через три года его должностная ступень поднялась до помощника прокурора Туркестанского военного округа. Повысился и чин до подполковника (войскового старшины).
Неутолимость натуры, пристрастность к истории края и войска, несмотря на загруженность по службе побуждали Мякутина поддерживать постоянную связь с Оренбургской Архивной Комиссией и заниматься творческой работой. Еще летом, в каникулярное время 1907 года. Александр Иванович посетил Оренбург и обратил внимание, что с фронтона войскового Георгиевского собора исчез щит Георгия Победоносца, занимавший там место «с незапамятных времен». Случилось это после ремонта сооружения. На место покровителя войска художник поместил иконы: «Покров Божьей Матери», «Серафима Саровского» и другие. Мякутин уже из Петербурга сообщает архивной комиссии о замене Георгия и просит «обратить внимание кого следует на это новшество». Комиссия, поблагодарив своего давнего члена, обращается к причту с просьбой вернуть щит на место или передать в музей комиссии.
Не ограничиваясь освоенными темами по истории и фольклору, Мякутин, уже как юрист, глубоко изучивший быт киргизов, пишет солидное научное сочинение «Юридический быт киргизов», получившее высокий похвальный отзыв старейшего юриста – профессора А. Гальметина, который писал:
«Сочинение господина Мякутина – строго научная работа, как по задаче, которую себе поставил автор, так и по ее выполнению… Немалую цену имеет и то, что автор не сходит с юридической почвы: нет в работе ничего постороннего, затемняющего юридическую суть, нет никаких пустых столь обычных разглагольствований. И автор сумел сочетать эту юридическую чистоту с увлекательностью изложения…
Я признаю сочинение господина Мякутина весьма ценным вкладом в нашу киргизскую литературу обычного права».
На одном из заседаний комиссии в 1913 году указанный труд Александра Ивановича и отзыв о нем стали предметом обсуждения. Докладывал старейший член комиссии, автор многих исторических очерков священник Модестов. Комиссия горячо одобрила и тоже высоко оценила труд молодого юриста.
О переименовании войска
Служил в войске и жил в Магнитной офицер, ставший потом генералом, Лев Николаевич Доможиров. Как истинно русский он не принимал «немецкое» название крупнейшего казачьего войска России – Оренбургского. Еще в конце марта 1906 года он выступал в «Оренбургской газете» с предложением о переименовании войска в Верхнеуральское. Свое предложение он обосновывал тем, что все войска носят название не от городов, Ставших административными центрами, а «именуются или по рекам или по местностям, по которым они (войска), расположены». *
«Старое, большое казачье войско, – недоумевает офицер, – из исконно русского населения, наполовину состоящее из старообрядцев, носит непонятное для народа немецкое название! Ведь это действительно несообразность!..»
Тогда предложение Доможирова осталось «незамеченным». Не до него было! Только что Николай II наградил грамотой именно Оренбургское войско. Даже ради этого знака высочайшего внимания к нему не стоит менять привычное, ставшее историческим название.
Но идея жила и не только в головах Магнитских казаков (надо полагать автор идеи склонил на свою сторону не одного станичника).
Перед первой мировой войной Лев Доможиров служил в Туркестане, здесь-то и повстречался он с Александром Ивановичем Мякутиным. Оба они нашли друг в друге горячих поборников очищения всего русского «от немецкого засилия». Тем более, что тогда, в начале войны, эта идея отвечала повышенным чувствам национального достоинства. Даже Санкт-Петербург был переименован в Петроград из-за словесных корней немецкого происхождения.
О целесообразности переименования войска Мякутин высказался в письме к Архивной Комиссии. Письмо комиссия обсудила 19 сентября 1914 года. Александр Иванович предлагал город Оренбург назвать Сакмаро-Уральском, а войско, как и Доможиров, Верхнеуральским. Комиссия записала в постановлении:
«Ввиду того, что этот вопрос находится уже на рассмотрении в школьной комиссии Городской Думы, постановлено обождать до выяснения выводов последней».
Война, поглотившая все силы и мысли народа, отодвинула идею переименования на неопределенное время. Но, вот, грянула Февральская революция, а за ней и Октябрьская. В Оренбурге проходит войсковой Круг. Во время одного из заседаний на имя его председателя почта приносит сразу два послания: одно – «Открытое письмо» Льва Доможирова, от 15 октября из Курдистана, другое – выписка из протокола Туркестанского всеказачьего Круга, от 14 ноября, за подписью атамана Ал. Мякутина. Оба письма опубликованы в «Оренбургском казачьем вестнике» за ноябрь и декабрь 1917 года.
В первом – автор, высказывая старую идею, предлагал вернуть реке Урал старое название – Яик, а войско назвать Верхнеяицким. Городу он предложил дать имя Усть-Сакмарск, заявив, что «название это чисто местное и географически правильное».
Туркестанский Круг во 2-м пункте постановления записал:
«Атаман оглашает статью, составленную им под названием «О переименовании Оренбургского казачьего войска». Атаман находит наиболее соответствующим переименовать оренбургское казачье войско в Верхнеяицкое войско. Присутствующие вполне разделили мнение своего атамана. Ввиду изложенного единогласно приговорено в Кругу:
признать, что Оренбургское казачье войско желательно переименовать в Верхнеяицкое казачье войско;
статью атамана под названием «О переименовании Оренбургского казачьего войска» одобрить и представить в очередной всевеликий Круг Оренбургского казачьего войска на зависящее благо воззрение».
Следующему, «всевеликому» декабрьскому Кругу предстояло решать важные политические и организационные вопросы. В краю уже полыхала гражданская война и было не до этических проблем. К тому же полемика, открытая на страницах «Оренбургского казачьего вестника» выявила больше противников, чем сторонников переименования. Один из весьма авторитетных противников идеи был известный в крае историк и педагог, автор высоко оцененной книги «Оренбургская епархия в прошлом ее и настоящем» – Николай Михайлович Чернавский.
В пространной статье «О переименовании Оренбургского казачьего войска» он мягко, но категорически отверг предложение Мякутина и Доможирова. Статью он подписал начальными буквами «Н Ч.». Опираясь на историю возникновения войска и его названия, Чернавский говорит о звучности слова Оренбург В то же время, «выставляемые новые названия – Верхнеуральское и Верхнеяицкое… с этой точки зрения куда мало эффектны и бледнее в своем произ-ношении и в силе пред названием «Оренбургскими». Да и слишком протяженно-сложными».
Так и остался этот вопрос неразрешенным до сего дня. Нам кажется, Н. Чернавский прав – трудно расставаться с привычным, каким-то округлым и звучным названием:
Оренбург, Оренбургское.
Вместо эпилога
Жизнь Александра Ивановича оборвалась на 42-м году, шестого мая 1918 года он почувствовал недомогание, а через два дня его не стало. Скорая на расправу и беспощадная холера гуляла тогда по Средней Азии, выкашивая тысячи людей, невзирая ни на чины, ни на национальности.
К этому времени в семье Мякутиных было шестеро детей, от года до десяти лет и все они остались на слабых женских руках вдовы Александра Ивановича – Марии Николаевны. Какие трудности пришлось пережить семье – знает только Бог.
Едва затихла гражданская война, собрала Мария Николаевна своих пятерых детей (младшая дочь умерла не прожив года) и поехала с ними на родину в Петроград, где жили ее родители и другие родственники.
Сегодня от большой семьи Мякутиных осталась только дочь Мария Александровна, 1910 года рождения. Проживает она со своими детьми в Санкт-Петербурге. С ней поддерживает добрые отношения оренбуржец Владимир Геннадьевич Семенов – историк, преподаватель пединститута. Благодаря его публикации мы узнали многое из жизни Александра Ивановича и его семьи.
Связи Мякутина с Магнитной станицей, как мы видели, осуществлялись перепиской с Ефимовым и Неверовым, а также через общение с Доможировым Львом Николаевичем.
Ефимов Филипп Денисович запечатлен не только в письмах Александра Мякутина, но и в сыновьях его – храбрых казаках. Следы их затерялись где-то уже в 30-х годах. Из документов известно, что в семье Филиппа Ефимова было четыре сына. Все они воевали на стороне белых. Один, Виктор, уходил в Китай, но вернулся домой в 1922-1923 годах. В начале 1930 года двое из братьев попали в списки кулаков – это Ефим и Михаил. В феврале их раскулачили и выслали «из пределов Уральской области».
Жестокая судьба разбросала сыновей одного из «соавторов» собирателя казачьих песен, далеко от родной станицы. Возможно автору этих строк повезет и кто-то из потомков разветвленного рода Ефимовых вспомнит о своих корнях и продолжит рассказ о сородичах, как это случилось с фамилией Доможировых. Оказывается, в нашем городе до недавнего прошлого проживал сын Льва Николаевича, а сегодня живет и здравствует внук генерала – Владимир Николаевич.
Со слов отца Владимир Николаевич рассказывает, что его дед в 1917 году, уволенный со службы в чине генерала, жил в Магнитном поселке и занимался хозяйством. В 1919 году его призвали в Оренбургскую казачью армию, и он затерялся на пути в Китай или в самом Китае. Отец Владимира, только что закончивший кадетское училище, отступал вместе с дедом (отцом). В пути заболел брюшным тифом и остался в Семипалатинском госпитале. С приходом красных и после выздоровления – мобилизован и направлен в Томское артиллерийское училище красных командиров. Демобилизован в середине 20-х годов. Вернулся домой и трудился на комбинате. Власти его особенно не преследовали, но держали «на поводке»: лишали «права голоса», как сына генерала, иногда вызывали «на собеседование».
Впрочем, рассказ о судьбе Доможировых, как и Хлебниковых – материнская линия Владимира Николаевича, – это тема отдельного очерка.
Другой активный участник претворения в жизнь идей Мякутина станичный писарь, урядник Некеров Иван Сергеевич. Он тоже представитель известной в станице фамилии. Но проследить какие-либо нити, связывающие его с нашим временем, автору не удалось.
Что ни говори, а жизнь сложная штука!.. Она часто соединяет, перемешивает и разъединяет судьбы людей, казалось бы в самых невероятных обстоятельствах, местах и во времени. Таковы уж ее причуды.
Материалы по теме:
1904 год, Мякутин А.И., Песни оренбургских казаков 1 Песни исторические 41,1 Мб
1905 год, Мякутин А.И. Песни оренбургских казаков 2 Песни былевые, 26,9 Мб
1906 год, Мякутин А.И., Песни оренбургских казаков 3 Песни бытовые, 47,6 Мб
1910 год, Мякутин А.И., – Песни оренбургских казаков 4 Песни обрядовые, 82 Мб
Источники:
Владимир Баканов, “Блудный сын войска…”, “Магнитогорский металл”, 14 июля 1994, с. 3-5
Владимир Геннадьевич Семенов, “Блудный сын войска”, Гостиный двор”, 2009, №29, с. 300-325
Когда вы первый раз заходите с помощью соцсетей, мы получаем публичную информацию из вашей учетной записи, предоставляемой провайдером услуги соцсети в рамках ваших настроек конфиденциальности. Мы также автоматически получаем ваш e-mail адрес для создания вашей учетной записи на нашем веб сайте. Когда она будет создана, вы будете авторизованы под этой учетной записью.
Не согласенСогласен
Войти через
Я разрешаю создать мне учетную запись
Когда вы первый раз заходите с помощью соцсетей, мы получаем публичную информацию из вашей учетной записи, предоставляемой провайдером услуги соцсети в рамках ваших настроек конфиденциальности. Мы также автоматически получаем ваш e-mail адрес для создания вашей учетной записи на нашем веб сайте. Когда она будет создана, вы будете авторизованы под этой учетной записью.
