К вопросу о периодизации журнальной деятельности П. Свиньина

Личность Павла Петровича Свиньина в современном восприятии «неоднозначна, как и любая другая, воплотившая один из типов своей противоречивой эпохи» [1, с. 372]. Он заслужил определения «соревнователь отечественной славы» [2, с. VI], «фигура трагикомическая» [3, с. 21], «отечественный мечтатель» [1, с. 361], «затравленный благотворитель» [4]; его репутация среди современников и была «двусмысленной» [5], «не очень хороша» [6, с. 345], и ныне оценивается как «довольно необычная» [4], «негативная» [7, с. 522], «незавидная» [8, с. 84], «печальная известность» [9, с. 509] – список этот мог бы быть продолжен, однако не привёл бы к цельной и однозначной характеристике. Считая эту неокончательность возможных оценок свидетельством сложности описываемого явления, мы не станем пытаться разрешить «загадку Свиньина» и, не упуская её из виду, обратимся к инвариантным и наглядным плодам его трудов.

Статья Игоря Вильямовича Савельзона, кандидата филологических наук, доцента кафедры литературы, журналистики и методики преподавания литературы ОГПУ

Творческое наследие П. Свиньина пока не стало предметом многочисленных научных исследований; среди наиболее важных и результативных назовём работы А.Г. Готовцевой и О.И. Киянской [3], В.А. Мильчиной [6], И.Р. Яфаровой [32], И.В. Сапожникова [39], О.Г. Лазареску [41], О.Н.Левшиной [43].    

В настоящей работе мы предпримем попытку описания некоторых идеологических, стилевых и организационно-деловых принципов журнальной деятельности П. Свиньина, начиная с первых его публикаций, а впоследствии – как издателя, редактора и автора журнала «Отечественные записки» (далее – «ОЗ») с 1818 по 1830 годы. В центре нашего внимания окажутся первые его очерки «Наблюдения Русскаго в Америке» [10], один из первых очерков, опубликованных по возвращении в Россию – «Поездка в Грузино» [11; 12], очерк «Картина Оренбурга и его окрестностей» [13], вышедший за два года до закрытия «ОЗ», и некоторые другие тексты, включая написанные им книги, за исключением беллетристики, а также графическое сопровождение его травелогов. Выделяемые нами в настоящей статье основные принципы жанрового и стилевого свойства, присущие текстам журналиста и издателя «ОЗ», были сформированы уже в начальном периоде его журнальной деятельности; с переориентацией в сторону культурно-просветительской журналистики и выбором национально-патриотического направления изменения выразились в конкретизации тематического отбора и усилении верноподданнического пафоса.

Очерк «Наблюдения Русскаго в Америке» (1812)

Писать для журналов П. Свиньин начал ещё в Московском Университетском благородном пансионе, с 15 лет публикуя в сборнике «Утренняя заря» [14] стихи, басни и перевод с французского эссе «Сократ перед смертию». После выпуска из пансиона Свиньин энергично движется по карьерной лестнице, за шесть лет дослужившись от актуариуса[1] Коллегии иностранных дел до секретаря российского Генерального консула в Филадельфии (1811 – 1813 гг.). Здесь, в Америке, начинается литературно-публицистическая и издательская деятельность Свиньина – литератора, публициста и издателя.

В июльской книжке журнала «Вестник Европы» за 1812 год появился свиньинский путевой очерк «Наблюдения Русскаго в Америке. (Письмо к А. Ѳ. Лабзину)» [10], присланный им из Филадельфии в Россию.

Прежде всего отметим тщательный выбор адресата для послания. А.Ф.Лабзин, не столь задолго до того служивший в Коллегии иностранных дел, в 1812 году занимал пост конференц-секретаря Императорской Академии Художеств, а также являлся членом Адмиралтейского департамента. 

П. Свиньин Императорскую Академию художеств окончил в 1806 году, в 1810-м получил звание «назначенного», а в 1811-м был удостоен звания академика [15; 16], – вероятнее всего, по Академии они и были знакомы.

Свиньин, словно успешный ученик, отчитывается руководителю о признании его дарования в Филадельфийской академии художеств:

«Я подарил ей два рисунка работы моей, сделанные мною с возможным тщанием, (один из них представляет Козака, a другой Черкеса) и получил от Президента и Директоров оной оффициальное благодарственное письмо» [10, с. 105].

Завершаются эти два вступительных абзаца сведением всех «линий успеха» в одну точку: Свиньин сообщает о том, что пообещал «доставлять в один из лучших Американских журналов ежемесячно по картине с описанием; и буду давать туда то вид Петербурга, то какой-нибудь национальный костюм наш. Слух, что я буду сообщать таковые новости в журнал сей такое возбудил любопытство, и намерение мое столь понравилось здешней публике, что нынешний месяц более 100 субскрибентов прибавилось на оный» [10, с. 105]. Вывод не вербализуется, но подразумевается: интерес американцев к России, мастерство русского художника и личный патриотизм П. Свиньина за океаном увенчались триумфом… Однако тот стал бы ещё убедительнее, если бы Свиньин привёл в письме название журнала, без чего остаётся повод сомневаться – и в самом триумфе, и, главное, в правдивости пишущего.

Двойной текст, составленный из письма к А. Лабзину и приложенного очерка, имел целью стать не только первым явлением нового автора на журнальном поприще, но и, в некотором роде, орудием для использования высокопоставленного адресата.

Лабзину, уже как члену Государственного адмиралтейского департамента в составе Министерства морских сил, вероятно, предназначались в очерке сведения о паровых судах, заменяющих в Америке парусный флот. Свиньин вскоре предпримет немалые усилия для продвижения стимботов на российский рынок, видя и себя в этом проекте – ни много ни мало, как личным представителем интересов Дж. Фултона, которому он также предлагал свои услуги, – и не его вина в том, что проект не осуществился[2].  

Наконец, посредством столь точно выбранного адресата Свиньин пытался привлечь к себе и высочайшее внимание, прилагая к письму гравированный с его рисунка портрет Александра I, а также «имея счастие повергнуть к стопам ЕГО ВЕЛИЧЕСТВА вид Mont Vernon, мною написанный». Гравюра с портрета Александра I была помещена на фронтиспис книги «Sketches of Moscow and St.-Petersbourg» [«Очерки Москвы и Санкт-Петербурга»] [17; 18]; также в эти книги вошли и названные выше рисунки (надо признать, удивительно слабые и наивные) «Черкес» и «Казак, убивающий тигра в Сибири в 1810 году».

«Черкес» и «Казак, убивающий тигра в Сибири в 1810 году»

Однако все употреблённые Свиньиным средства не позволили ему посредством письма и очерка устроить из Америки судьбу русско-американского проекта строительства стимботов в России и, тем более, занять в нём видное место. Путевой очерк об Америке остался всего лишь самим собой, то есть интересно и гладко написанным журнальным текстом, но разнообразие и выразительность слога Свиньина вкупе с любознательностью и деловитостью лягут в основу всей его последующей журнальной деятельности.

Очерк «Поездка в Грузино» (1818)

По возвращении в Россию Свиньин терпит неудачу на дипломатическом поприще (поездка 1815 г. в Молдавию, Бессарабию и Валахию) и продолжает двигаться по пути литературно-общественной деятельности, вновь пытаясь найти влиятельного покровителя, для чего готов не погнушаться любыми средствами. А.Ф. Лабзин его надежд не оправдал, и Свиньин пересматривает свой выбор в пользу всесильного графа А.А. Аракчеева, – главного противника Лабзина и его патрона, министра просвещения князя А.Н. Голицына. В 1818 году он совершает поездку в имение Аракчеева и публикует в «Сыне отечества» бесстыдно-сервильный очерк «Поездка в Грузино» [11; 12] (далее – Поездка…).

«Поездка в Грузино» стала сложным жанровым единством, в котором описание посещённой местности было лишь внешней оболочкой жанрового стержня – портретного очерка могущественного вельможи, и тем более примечательной, что портрет писался заочно. Личной встречи с Аракчеевым Свиньин удостоен не был, и портрет вожделенного патрона пришлось писать особого жанрового свойства: отражённым). Он не столько создавался, сколько воссоздавался из описания даже незначительных деталей жизни аракчеевского поместья. Имение и его устройство, а через них и сам владетель, «были описаны с восторженностью, которая приобретается только полной потерей человеческого достоинства»[3]:

«Главная цель моя познакомишь просвещенный мир с житьем истиннаго Рускаго Дворянина, с управлением помещика, коим должны гордишься соотечественники, уважать и пленяться иностранцы» [11, с. 4].

П.А. Вяземский откликнулся на «Поездку…» знаменитой эпиграммой «Что пользы, – говорит расчётливый Свиньин…» и презрительным каламбуром: «Свиньин полоскается в грязи» [9, с. 130].

Раболепие Свиньина высмеял даже Ф. Булгарин, который также побывал в Грузине, назвал свой очерк не без намёка «Поездка в Грузино в 1824 году», и всесильному вельможе льстил, сравнительно с Свиньиным, не меньше, но тоньше. Главный удар по льстецу-конкуренту был нанесён включённой в очерк репликой Аракчеева:

«”Скажи правду, ты, верно, намерен описать Грузино? – сказал мне граф. – Пожалуйста, не ври же так, как наврал кто-то, сделавший из Грузина какую-то святыню, сущий рай – а Грузино село-селом, важное только тем, что принадлежит мне по царской милости, украшено царскими щедротами и тем ещё, что добрые люди меня здесь навещают”» [19].

Очерк «Картина Оренбурга и его окрестностей» (оп. 1828)

Путевой очерк, травелог, стал главным, магистральным жанром в свиньинских «ОЗ». В 12-ти книжках за 1828 год мы насчитали 16 текстов о поездках, наиболее близкую из которых автор описал в очерке «О проведении проточной воды и об исследованиях к проложению канала из Невы до Царского Села», а самые дальние – в «Русских Святках в Еривани 1827 года» и в «Картине Оренбурга и его окрестностей (Из живописного путешествия по России Издателя От. Зап. в 1824 г.)».

Разработка каменной соли в Илецкой Защите, 1824 год

Плодами оренбургской поездки Свиньина станут напечатанные в «ОЗ» очерки «Посещение Илецкой Защиты» и «Картина Оренбурга и его окрестностей», рассказы местных литераторов П.М. Кудряшева и А.П. Крюкова, портретный очерк «Пётр Михайлович Кудряшёв, певец картинной Башкирии, быстрого Урала и беспредельных степей Киргис-Кайсацких», мемуарно-исторические записи «Оборона крепости Яика от партии мятежников».

Очерк «Картина…» [13] лишён жёсткого композиционного каркаса, что объясняется его функциональной задачей – дать живой портрет интересного и почти не известного широкой публике российского региона. Начавшись с непосредственного обращения к читателю, текст направляется по традиционному руслу географического и историко-летописного экскурса: троекратное основание крепости Оренбург в поисках лучшего места, просьба хана Абулхаира и приёме его в российское подданство, необходимость «провести по Уралу вооруженную пограничную черту, которая бы совершенно разделила Башкирию с Киргиз-Кайсацкою степью, и в средине черты сей поставить крепость, долженствующую быть главным пунктом торговых и политических сношений с народами Средней Азии и охранительницею спокойствия всей окрестной страны» [13, с. 8].

Уделив внимание планировке города и его архитектуре, местам отдыха и гуляния горожан, Свиньин сообщает читателю о его экономике и сельском хозяйстве края, о военном контингенте, рассматривает этнический и конфессиональный состав населения.

Очерк стал типовым, традиционным для П. Свиньина травелогом. Помимо перечня объектов описания, традиционно для его путевых очерков присутствуют и умело применяются, чередуясь, сами нарративные манеры: задушевное, личностно окрашенное обращение к читателю; историческое повествование, близкое к летописному; статистические сведения и констатирующие описания; этнографическое описание, в традиции «хожений» отмечающее экзотические приметы местной жизни; слащаво-салонные мифологические аллегории; верноподданический пафос; имперский, национально-державный пафос.

Заканчивается очерк частым у Свиньина-очеркиста предложением о возможном развитии посещённого края, проистекающем из его уникального геополитического расположения: «Если составится торговая компания, то выгоды, имеющие проистечь от оной, немало будут содействовать к процветанию сей страны и в особенности Оренбурга» [13, с. 36].

Основные черты публицистического стиля П. Свиньина

I. Жанрово-стилевые черты

«Наиболее ярко авторская индивидуальность проявляется в художественных текстах, однако в неменьшей степени она может выражаться в жанрах публицистики, близких к художественному типу изложения» [21, с. 44].

Это утверждение Н.В. Саютиной мы уверенно можем применить и к журналистике XIX века, в частности, к стилевой манере П. Свиньина.

Травелогам П. Свиньина присущи пластичность, гладкость и живость слога, гибкость и мобильность композиции, лёгкость переходов между композиционными блоками, иконически отражающая само фабульное положение путешественника, передвигающегося в познаваемом и описываемом пространстве. Его описания посещённых городов и регионов всегда разносторонни, многоаспектны, и если предвзяты, то лишь в самой общей своей основе, заложенной уже в первом выпуске «ОЗ», ещё не мыслящихся ни как периодическое издание, ни даже как первая часть книжной серии:

«Признаюсь, не умею быть равнодушным при виде таковых предметов, не могу с модным нынешним хладнокровием взирать не необыкновенное, тем более на людей необыкновенных и ещё более – Руских» [22, с. 59].  

Книги и очерки Свиньина насыщены информацией – именами, фактами, числами, в силу чего производят впечатление серьёзности и убедительности. Однако доверять его сведениям стоит далеко не всегда:

«Считавший себя патриотом-эрудитом, много размышлявший на историко-географические и историко-этнографические темы, Свиньин часто впадал в крайности, искажал реалии, оказывался сторонником «народной» этимологии. И это вызывало насмешки современников» [3, с. 22].

Тексты Свиньина много проигрывают от полного отсутствия в них звучащей речи персонажей – монологов и диалогов; создаётся впечатление о том, что его мир – мир видимый, но не слышимый; что в его мире даром связной речи (и то не звучащей, а пишущейся) обладает лишь свиньинский повествователь-травелоггер.

К сожалению, в стилистике Свиньина полностью отсутствуют элементы хотя бы сглаженного комизма, столь приятно для читателя разнообразящие повествование в лучших русских травелогах, начиная с «Писем русского путешественника» (1791—1792) Н. Карамзина.

При этом порой «литературность», насыщенность поэтизмами его публицистической речи доходит до нестерпимой выспренности (её функции в текстах Свиньина будут рассмотрены ниже).

В жанровом отношении травелоги Свиньина содержат в себе элементы будущих жанров репортажа, зарисовки, аналитической статьи.

II. Образ повествователя – межкультурного медиатора

Российская печать приобретает культурно-просветительскую функцию уже вскоре после возникновения отечественной прессы, и Свиньин освоил эту нишу журналистики одним из первых:

«в России, где первая газета была мероприятием исключительно государственным, казённым, уже через несколько десятилетий после её запуска стали преобладать издания… просветительские» [23, с. 10].

Современный исследователь так определяет родство просветительской деятельности и журналистики как социального института:

«в высшей степени актуальной оказывается в современный период интенсификация кросскультурной просветительской деятельности, к которой имеет непосредственное отношение журналистика. Она не просто способствует распространению культурных ценностей, выступая в качестве организатора массовых информационных потоков, но и обладает возможностями участвовать в диалоге культур как активная творческая сила» [24, с. 3].

Это определение вполне применимо и к случаю Свиньина (качественно, если не количественно: в его времена вряд ли возможно было говорить об «информационных потоках»). Уже в самом начале своей публицистической деятельности Свиньин отыскал для неё магистральное направление, а для себя – нишу, образ, функцию и роль в литературно-журнальном мире: медиатора, посредника-просветителя, делающего возможным межкультурный (обоюдонаправленно – между Россией и Америкой, Россией и Европой [25; 26; 27]) и внутрикультурный диалог (между русским читателем и огромной Россией).

Окончательный переход от первой модели ко второй был провозглашён в Предисловии к книге «Отечественные записки» 1818 года (в следующем году продолжившейся книгою с таким же названием и указанием «Часть вторая», а через год – первыми книжками одноимённого журнала):

«Путешествие по чужим краям с некоторою наблюдательностию, сверх многих преимуществ, полезно для Рускаго всего более тем, что по самому легчайшему сравнению своего отечества с другими Государствами, во многом нравственном он должен будет отдать справедливость первому, и если пагубное иностранное воспитание, стремящееся в нас охладить любовь и уважение ко всему Рускому, и сделало его, по несчастию, пристрастным к чужеземному, то почтение, отдаваемое во всех краях света имени Рускаго; уважение, выгоды и ласки, оказываемые ему единственно за счастие быть Руским *) – невольным образом возгоржают его, заставляют полюбить свое отечество и изучить, откуда происходит сие равнодушие, сия скромность соотечественников его к достоинству своему?» [28, с. I – II].

На глазах у читателя, выворачивая синекдоху наизнанку, Свиньин добивается небывалого эффекта: заявленный в начале образ собирательного «Русскаго» (звучащий по-державински, подобно гимну – «Гром победы, раздавайся! Веселися, храбрый Росс!»: так же торжественно, но и так же обобщённо) – перетекает в образ самого Павла Свиньина, вернувшегося в Отечество:

«Возвратясь в свою отчизну, Руский горит пламенем узреть памятники славы своего отечества, познакомиться с соотчичами своими, и благословляет благодетельную руку Вельможи-Патриота, доставившего ему случай обозреть некоторую часть России, снявшую с его сердца камень, его тяготивший»[4] [28, с. III – IV].

Важно видеть, что искусный автор этого Предисловия ухитряется обратить величественную фигуру «Рускаго» – «Росса» в свой собственный перифрастический псевдоним, уменьшая лишь масштаб фигуры, но не концентрацию пафоса. «Руский» – Свиньин, отправляясь в путь с первых, ещё по-римски пронумерованных страниц возникающего журнала, принимает на себя обязательство руководствоваться национальным сознанием (а в действительности – выговаривая себе право быть его глашатаем, если не лидером), и впоследствии в его текстах невозможно уверенно провести границу между истинной любовью автора к своей стране и её людям – и точно найденной речевой маской [см. об этом: 36].

Позиция автора/путешественника/повествователя по отношению к читателю была определена П. Свиньиным ещё за границей: это – посредник в межкультурном (Россия – Европа, Россия – Америка) или внутрикультурном (русский читатель, по преимуществу столичный житель – огромная Россия) диалоге, использующий зрение для получения впечатлений, а слово – для передачи их читателю. В бытийной своей основе этот образ мыслился как добровольный посланец читателя, постоянно доказывающий ему свою нужность и полезность.

Психологический портрет повествователя размыт, лишён индивидуальных черт, – набор его способностей и действий в тексте строго ограничен миссией, функцией, посланничеством. Схематичный и условный образ восторженного патриота-передвижника из очерков и книг П. Свиньина (начиная с «Поездки в Грузино») несравним по степени глубины и индивидуализированности с образами повествователя ни карамзинских «Писем русского путешественника», написанных тридцатью годами раньше, ни гончаровского «Фрегата «Паллада»», созданного тридцатью годами позднее, ни стерновского «Сентиментального путешествия по Франции и Италии», ставшего текстом-истоком множества травелогов:

«Травелог, отталкиваясь от Гомера, восходит к «Сентиментальному путешествию» (1768) Лоренса Стерна. Это было совершенно новое явление в литературе и культуре. Если до него на первый план выступало описание страны, нравов и обычаев, архитектурных сооружений и т.д., то Стерн во главу угла поставил отношение человека к увиденному» [29, с. 125].

III. Возвышенность слога

Если присвоением себе имени «Рускаго» Свиньин объявлял себя нравственным авторитетом в глазах читателя, то употребление превосходных степеней сравнения, восклицаний и восторженных оценок служило формой эмоционального воздействия на читателя, заставляя его признавать описываемое чем-то из ряда вон выходящим. Между тем возвышенный слог подчас вступал в контрастное соседство, иногда в почти комическое противоречие и со стилистикой травелога, и с самим предметом описания, порою весьма прозаичным – коровой на лугу или бокалом со сливками.

«Луга покрыты многочисленными стадами, кои то небрежно отдыхают после роскошной трапезы, то смотрятся в тихия воды Волхова, или, стоя в молчании по одиначке, прислушиваются, кажется, к приятным звукам свирели их юнаго стража, или в неге и на воле резвятся между собой» [11, с. 19 – 20].

«Не упустите осмотреть теплицы, огороды и другие хозяйственные заведения: в них так чисто и порядочно, что даже при сравнении с Английскими – находишь некоторые преимущества, особливо на щёт вкуса. Отдохнёмте в молочне и прохладимся свежими густыми сливками. Нам подадут их в гранёном хрустале, который ещё придаст аппетиту. Стены молочни украшены портретами идеальных красот в очаровательных формах и положениях!» [12, с. 69].

«При въезде в город приятно видеть точную правильность кварталов и улиц; чистоту сих последних, которые по сухости грунта вместо мостовых усыпаны только песком; пленительную опрятность домов, большею частию деревянных, оштукатуренных; начало великолепного каменного тротуара на большой улице и ряды молодых деревьев, насаждённых перед домами» [13, с. 14].

«Весьма ошибётся тот, кто подумает, что Музы бегут от сего уединённого края, окружённого хищными, скитающимися ордами Монголов: – напротив, я нашёл здесь счастливого питомца Аполлона: г. Крюков, горный чиновник, обучающий Маркшейдерскому искусству, в часы отдохновения беседует с Парнасскими девами, и прекрасный талант его в стихотворстве известен из многих обращиков, помещённых в Вестнике Европы» [20, № 64, с. 151 – 152].

Переводя описание от военного госпиталя к образовательным учреждениям города, повествователь также обращается к образам древнегреческой мифологии, и столь же неуклюже:

«От Эскулапова храма позволим себе обратиться к благодетельным Музам. Не достойно ли замечания, что и в пустынном Оренбурге имеют они усердных своих жертвоприносителей?» [13, с. 25 – 26].

В описаниях же событий истинно значительных – приведём в пример повествование о крещении Руси – Свиньин полностью снимает стилевые ограничения и воспаряет в травелоге до высот церковнославянского слога.

«Поэты, живописцы отечественные! посмотрите на сию картину, вспомните прошедшее, вообразите последствия — и да лиры и кисти ваши потщатся воспеть и изобразить сию счастливейшую для России и для человечества эпоху, беспримерную в летописях Истории» [30, с. 10 – 11].

В этот же ряд восторженных описаний у Свиньина входят и национально-державные фрагменты текста. Впервые их появление в публицистике Свиньина мы отмечаем в книге «Достопамятности Петербурга и его окрестностей» (1816) [31].

Иностранцы жалуются, что приезжая в Петербург, не имеют никакого руководства для узнания его достопамятностей, а Руской не может видеть без сожаления, что столичный город его отечества, город обращающий на себя внимание и уважение вселенной, столица  И м п е р а т о р а  А л е к с а н д р а, восстановителя царств, столица Российскаго народа, сильнаго и великаго, притом город столь прекрасно выстроенный и великолепный, остаётся, так сказать, в забвении[5] [31, с. 2].

IV. Графическое сопровождение текста

П. Свиньин уделял должное внимание и собственно графическому облику публикации, её типографскому воплощению. Эпиграфы он активно использовал в начале издательской деятельности, предпосылая их и книгам, и главам книг, и журнальным очеркам (это – тема отдельного исследования), но впоследствии главным в «ОЗ» стал эпиграф на титульном листе «Любить Отечество — велит природа, Бог; А знать его — вот честь, достоинство и долг», незначительно меняющийся в разные годы.

В своих изданиях П. Свиньин использовал выделения слов курсивом и прописными литерами, употреблял нечастые в тогдашнем журнальном деле капительный и минускульный цифровой шрифты.

Одним из первых в отечественной журналистике П. Свиньин стал иллюстрировать свои издания, причём рисунки для изготовления гравюр, украшающих фронтисписы частей «ОЗ», выполнял сам, обращая в свою пользу то обстоятельство, что:

«В начале XIX столетия книжная иллюстрация еще не получила важного самостоятельного значения и воспринималась как вспомогательный элемент по отношению к тексту»[6] [32].

Сцена переправы на Саскуэханне в Райтс–Ферри, близ Гавр-де-Грас, Павел Свиньин, ок. 1811 – 1813 гг

Путешествие на пароходе по реке Гудзон, Павел Свиньин, 1812 г

Скала Ниагарского водопада в лунном свете, Павел Свиньин, 1812 г

Пакет Mohawk of Albany, проходящий через Палисады, Павел Свиньин, ок. 1811 – 1813 гг

Необходимое замечание состоит в том, что издатель журнала, стремясь усиливать привлекательность травелогов для читателей, доводил до гротескности как словесный рисунок текста, так и – буквально – его графическое сопровождение. В частности, романтизированная крутизна прибрежных скал на его рисунках американского периода, изобразивших реки Саскуэханну, Потомак, Мохок, Гудзон и особенно Ниагарский водопад, была перенесена в рисунки российских местностей.

Аскольдова Могила в Киеве, Павел Свиньин

Крещатик в Киеве, Павел Свиньин

Явно преувеличена крутизна, например, днепровского берега на его рисунках «Аскольдова могила» и «Крещатик» в Киеве, и точно так же неправдоподобен почти отвесный обрыв над рекой Урал в гравюре из очерка «Картина…». Этот склон состоит из мягких пород, в основном песчаника [см. 33, с. 193] и такой крутизной, как на рисунке Свиньина, обладать не может по законам физики.

Вид города Оренбурга, 1828 год

Для пущей экзотики Свиньин изобразил на этом же рисунке, по-видимому, юрту кочевников, однако совершенно несхоже с архитектурным обликом казахской юрты, – здесь она не разделена на стенки и обширный купол[7], а подобна некоему вертикально стоящему яйцу. К тому же из её верхней части валит густой дым, что выглядит неправдоподобным, особенно в жарком оренбургском июле. Подобные вольности могли быть допущены автором только сознательно, с расчётом на то, что столичный читатель не сможет сопоставить рисунок с действительностью.

V. Ошибки, неточности и выдумки в тексте

Свиньинским травелогам вообще свойственны снисходительность к ошибкам и неточностям, склонность к преувеличениям и выдумкам, особенно в тех сведениях, которые читатель (а иногда – и сам автор) не мог проверить:

«…известный летописец Матфей Триковский[8] свидетельствует в 4 книге, что Овидий навык в ссылке у Сарматских народов – Славянскому языку и писал на нём охотно стихи» [35, с. 10].

Незамысловатость свиньинского обмана порою изумляет.

«Слух о чрезвычайной красоте решётки летнего сада был причиною, что один Англичанин, великой любитель художеств, приехал нарочно в Петербург, дабы увериться собственными глазами своими в справедливости онаго. Осмотрев решётку и признавшись, что не был обманут на щёт ея достоинств, он немедленно возвратился в свое отечество» [31, с. 66].

«Мне случалось встречать даже в Америке иностранцев, принимающих для кредиту или для спекуляций имя Рускаго» [36, с. II].

В первом же абзаце оренбургского очерка Свиньин также упоминает два топонима, искажая их, но так уверенно, что никто из читателей и даже исследователей-краеведов в их достоверности пока не усомнился:

«Я приехал в Оренбург 18-го Июля из Илецкой защиты. Дорога столь гладка и лошади так исправны, что 70 вёрст я пролетел невступно в 5 часов. Оба форпоста, встречающиеся на сем расстоянии – Елчанский и Декузский^[9], выстроены из камня и могут служить неприступными крепостями в случае нападения Киргизцев» [13, с. 3].

Однако названия этих пунктов легко восстанавливаются: по дороге из Илецкой Защиты (ныне – г. Соль-Илецк) Свиньин мог проехать только два форпоста: Елшанский (второе название – Мёртвые Соли, близ речки Елшанки) и Донгузский[10]. Возможно, названия их он записывал со слуха, едучи в трясущейся повозке, а впоследствии – до публикации очерка прошло четыре года – не смог разобрать и не обратился к современным ему картам и атласам, (в которых эти названия присутствовали). При этом простому названию «Елшанка» под пером Свиньина не повезло дважды: в привезённом из этой же поездки очерке «Посещение Илецкой Защиты в 1824 году» Свиньин его тоже исказит, уже другим образом:

«В нескольких стах саженях от сей горы находится другая достопримечательность: это речка Малая Элшанка, протекающая по поверхности соляно-каменного слоя, но имеющая воду совершенно пресную и чистую» [20, ч. 23].

Свиньин перепутал расположения предместий Оренбурга, назвав восточное западным и наоборот:

«К востоку и к западу от города, то есть вниз и вверх по течению Урала простираются два большие предместия, из коих восточное называется Голубиною слободкою, а западное (населённое казаками) Форштатом» [13, с. 6 – 7].

Статистические данные, приведённые им, выглядят ни на чём, кроме выдумки, не основанными.

«Домов считается: в городе 7338, в Форштате 462 и в Голубиной слободке 254» [13, с. 14].

На историческом плане Оренбурга 1828 года, выполненном землемером Кербедевым[11] [38], в экспликации приводятся совсем другие числа: в Голубиной слободке 374 дома, в Форштате 526, а

«всего в Городе Оренбурге и предместьях онаго домов казённых 56, обывательских 1473».

Ничем не подкреплено его утверждение о том, что крепость Оренбург защищается «овальным укреплением, построенным по старинной Голландской методе» [13, с. 6]. Невозможно не только проверить, но и точно понять смысл его заявления:

«Молодые казаки, говорят, привязаны к службе и страстны в любовных делах» [13, с. 35].

Странными и непродуктивными выглядят попытки упомянуть оренбургский климат в ряду с сибирским, швейцарским и африканским (?):

«В Оренбурге климат умеренный и здоровый, и хотя иногда, при сильных ветрах, зимы бывают бурны и холодны, а лета жарки и сухи, но его неможно сравнивать ни с сибирским, ни с африканским. Краснощекие Азиятцы и здоровые казаки служат здесь явным доказательством благорастворённости воздуха и не без оснований некоторые утверждают, что в гористой Башкирии при употреблении известного кумыса и при тихой беззаботливой рассеянности можно находить то безлекарственное целение скрытых телесных недугов, которое европейцы обыкновенно ищут в живописной Швейцарии» [13, с. 22 – 23].

В подробном разборе текстов, созданных Свиньиным по итогам поездки в Бессарабию в 1815 году, современный историк утверждает:

«Нет смысла множить примеры неточностей и фантазий, так как известно, что современники неоднократно высмеивали П.П. Свиньина за страсть к вымыслу и «умение» описывать те места, в которых он никогда не был» [39, с. 217 – 218].

Говоря о горе Маяк в окрестностях Оренбурга, Свиньин, очевидно, также передаёт от своего лица чужие рассказы о месте, в котором не побывал:

«В семи верстах от Оренбурга, на берегу излучистой Сакмары есть место, на котором некогда стоял загородный дом одного оренбургского губернатора, разорённый, как говорят, Пугачевым. И поныне ещё видны следы фундамента, вокруг которых возвышается земляной вал, служивший забором и укреплением романтическому жилищу» [13, с. 21 – 22].

На горе Маяк никогда не было резиденции ни одного из оренбургских губернаторов (Свиньин не называет его, – как и тот американский журнал, в который якобы пообещал в 1812 году поставлять сведения о России, см. выше), следовательно, вольно придумано или узнано понаслышке и всё остальное. Там же читаем:

«Гора сия называется Маяковскою, потому что на ней расположен был ретраншамент и маяк Пугачёва, имевшего свою резиденцию в близлежащем селе Бёрды, где показывают доселе избу, бывшую дворцом сего разбойника, которую, для величия сана своего, приказал он обить латунью внутри и снаружи» [13, с. 22].

Не бывал он, очевидно, и в Бердской слободе[12]. Стены занятой избы казака К. Ситникова – знаменитой «золотой избы» – Пугачёв велел обить шумихой, или же сусальным золотом: так «в разговорном обиходе XVIII—XIX вв. называлось сусальное золото – тончайшая бумага (или плёнка) золотистого цвета, изготовленная из двусернистого олова» [40, с. 41]. Вспомним, что через девять лет после Свиньина А.С. Пушкин, проведший в Оренбурге неполных двое суток, найдёт время для поездки в Бердскую слободу, ещё отыщет достоверных свидетелей и с их слов опишет в «Капитанской дочке» эту избу так:

«Я вошел в избу, или во дворец, как называли ее мужики. Она освещена была двумя сальными свечами, а стены оклеены были золотою бумагою» (гл. XI. Мятежная слобода).

Заключение

Павел Свиньин входил в журналистику в период заграничной службы молодым, талантливым и достойным человеком. Однако по возвращении на родину нужда в сильном покровителе заставила его искать непрямых путей; даже бесчестный поступок не приносит ему удачи, и тогда Свиньин заменяет персонального покровителя коллективным. Он призывает в покровители всех приверженцев национально-патриотических и имперских идей, возложив на себя обязанность быть выразителем и, по возможности, властителем их дум и убеждений; манифестом будущей деятельности он сделал упомянутое выше ура-патриотическое Предисловие к первой книжке «ОЗ» [28]. Высокопарная и восторженная стилевая манера подачи материала была разработана им ad hoc в соответствии с принятым административно-политическим направлением, впоследствии она же перейдёт и в его беллетристику[13].

Неостановимая энергия приводила П. Свиньина к действительно интересным событиям, людям и местам, выбор культурно-просветительского направления открывал широкое поле деятельности; среди его достоинств как журналиста были многоаспектное видение ситуации, умение добывать статистические данные и работать с источниками информации, а также гладкость слога, владение разными повествовательными манерами, лёгкость в композиционном построении материалов. Однако предпочтение слова эффектного слову достоверному, потеря репутации в беге за быстрым успехом не позволили ему обрести не только покровителя, но и союзников, а впоследствии лишили и читателей.

СПИСОК ИСПОЛЬЗОВАННОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

1. Кулакова И.П. Отечественный мечтатель // ОЗ. – 2002. – № 3. – С. 361 – 373.
2. Делакроа И. Предисловие издателя // Картины России и быт разноплемённых ея народов. Из путешествий П.П. Свиньина: Часть первая. – Спб., 1839. – С. I – Х.
3. Готовцева А.Г., Киянская О.И. Из истории русской журналистики 1820-х гг.: К.Ф. Рылеев, Ф.В. Булгарин и П.П. Свиньин // Вестник РГГУ. Серия «Журналистика. Литературная критика». 2011. № 6. – С. 11–36.
4. Митрофанов А. Павел Свиньин: затравленный благотворитель // Милосердие.ru: Православный портал о благотворительности. –https://www.miloserdie.ru/article/pavel-svinin-zatravlennyj-blagotvoritel/
5. Электронная библиотека ИРЛИ РАН > Справочники > Грибоедов. Энциклопедия > – С – > Свиньин Павел Петрович: http://lib.pushkinskijdom.ru/Default.aspx?tabid=7252
6. Мильчина В.А. Честный лжец [рец. на кн.: Свиньин П.П. Американские дневники и письма. 1811 – 1813. М., 2005] // ОЗ. – 2005. – № 5. – С. 345–348.
7. Свиньин Павел Петрович // Русские писатели. 1800 – 1917: биограф. словарь: т. 5: П – С / гл. ред. П.А. Николаев. – М.: Большая Рос. энцикл., 2007. – С. 519 – 524.
8. Формозов А.А. Пушкин и древности. Наблюдения археолога. – М.: 1979. – 120 с.
9. Остафьевский архив князей Вяземских. – Т. 1. – СПб., 1899.
10. Свиньин П. Наблюдения Русскаго в Америке. (Письмо к А.Ѳ.Лабзину.) Филадельфия, 2 Марта 1812 года // Вестник Европы. – 1812. – Ч. 64. – № 14. – С. 104 – 123. На с. 115 – 123: «Отрывок из Журнала путешествия моего в Америку, заключающий некоторыя примечания о рыбной ловле, производимой на отмели Новой земли».
11. Свиньин П. Поездка в Грузино // Сын Отечества. – 1818. – Ч. 49. – № 39. – С. 3 – 34.
12. Свиньин П. Поездка в Грузино (продолжение) // Сын Отечества. – 1818. – Ч. 49. – № 40. – С. 49 – 74.
13. Свиньин П. Картина Оренбурга и его окрестностей // ОЗ. – 1828. – Ч. XXXV. – № 99. – С. 3 – 38.
14. Утренняя заря. Труды воспитанников Университетского благородного пансиона: Сб. – М., 1800 – 1808.
15. Почетные вольные общники Императорской Академии художеств: краткий биографический справочник / авт.-сост. Н.С. Беляев; рец. Е.А. Плюснина. – СПб.: БАН, 2018. – С. 237 – 238.
16. Сборник материалов для истории Императорской С.-Петербургской Академии художеств за сто лет ее существования / Под ред. П.Н.Петрова. – СПб., 1864. – Т. 1. – С. 552, 561, 563.
17. Svenin P. Sketches of Moscow and St. Petersburg. – Philadelphia,1813.
18. Svinine P. Sketches of Russia, illustrated with fifteen engravings. – London, printed for R. Ackermann, 1814.
19. Булгарин Ф. Поездка в Грузино в 1824 году (Из воспоминаний) // Новоселье: Альманах. – СПб. – Ч. 3. – 1846. – С. 211 – 220. Цит. по: http://dugward.ru/library/bulgarin/bulgarin_poezdka_v_gruzino.html
20. Свиньин П. Посещение Илецкой Защиты в 1824 году // ОЗ. – 1825. – Ч. 23. – № 63. – С. 2 – 24; № 64. – С. 145 – 153.
21. Саютина Н.В. Трансформация фразеологических единиц как проявление стилевой манеры журналиста // Изв. Сарат. ун-та. Нов. сер. Сер. Филология. Журналистика. – 2011. – №3. – С. 44 – 48.
22. Свиньин П. Письмо первое в Москву. О руском химике Власове // Отечественные записки Павла Свиньина. – 1818. – С. 59 – 94.
23. Страшнов С.Л. Система СМИ: просветительство и журналистика: уч. пособие для вузов. – М.: Изд-во Юрайт, 2020.
24. Суворова С.П. Реализация просветительской функции журналистики в современных общероссийских газетах: Автореф. дисс. … канд. филол. наук. – М., 2006.
25. Свиньин П. Взгляд на республику Соединённых областей Американских. – СПб, 1814.
26. Свиньин П. Опыт живописного путешествия по Северной Америке. – СПб, 1815.
27. Свиньин П. Ежедневные записки в Лондоне. – СПб, 1815.
28. Свиньин П. Предисловие // Отечественные записки Павла Свиньина. – Санктпетербург, 1818. – С. I – II.
29. Набилкина Л.Н., Кубанев Н.А. Травелог – лингвокультурологическая основа образа города и государства // Приволжский научный вестник. – –  № 8 (24), т. 2. – С. 124 – 129.
30. 30 Свиньин П. Крещатик в Киеве // ОЗ. – 1820. – Ч. II. – Кн. 3. – С. 1 – 12. – С. 10 – 11.
31. Достопамятности Санктепербурга и его окрестностей. Сочинение Павла Свиньина. – Санктпетербург, 1816.
32. Яфарова И.Р. Живописное путешествие по Уралу: акварели Павла Свиньина в собрании Радищевского музея // Новости Радищевского музея [Электронный ресурс] URL: https://radmuseumart.ru/news/publications/18167/ (дата обращения: 19.04.2021).
33. Чибилёв А.А., Павлейчик В.М., Чибилёв А.А. (мл.). Природное наследие Оренбургской области: особо охраняемые природные территории. – Оренбург: УрО РАН, Печатный дом «Димур», 2009.
34. Казахская юрта: книга-альбом / Муканов С.М. – Алма-Ата: Изд-во “Кайнар”, 1981. – С. 27 – 36.
35. Свиньин П. Воспоминания в степях бессарабских // ОЗ. – 1821. – Ч. V. – Кн. IX. – С. 3 – 24.
36. Марьянчик В. А. Речевая маска в структуре образа автора публицистического текста // Вестник НГУ. Серия: История, филология. – 2010. – Т. 9. – Вып. 6. – С. 138 – 144.
37. Моисеев Б. А. Местные названия Оренбургской области. Историко-топонимические очерки. – Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2013. – 380 с.
38. Бердская слобода [Электронный ресурс] URL: https://berdskasloboda.ru/book/ (дата обращения: 19.04.2021).
39. Сапожников И.В. «Описание Бессарабии» П.П. Свиньина 1816 г.: поиск источников в связи с 200-летним юбилеем // Scriptorium nostrum. – № 3. – С. 213 – 258.
40. Овчинников Р.В. Над «пугачёвскими» страницами Пушкина. – М.: Наука. 1981.
41. Лазареску О. Художественное и публицистическое в американском дневнике П. П. Свиньина // LIBRI MAGISTRI: Магнитогорск. – 2018. – № 5. – С. 8 – 14).
42. Свиньин П. Наблюдения Рускаго в Америке // Сын отечества. – 1814. – Ч. 16. – No ХХХVI. – С. 135 – 144; No ХХХVII. – С. 175 – 182.
43. Левшина О.Н. Образ Америки в травелогах Павла Петровича Свиньина // Изв. Рос. гос. пед. ун-та им. А.И. Герцена. – 2008. – № 67. – С. 149 -152.

[1] Низший канцелярский служащий (XIV чин Табели о рангах), канцелярский служащий в государственных учреждениях, на Руси традиционно называемый подьячим.

[2] Подробно о стимботах и их необходимости для России Свиньин напишет в одноимённом тексте, «Наблюдения Рускаго в Америке», двумя годами позднее и в другом журнале, см.: Сын отечества. – 1814. – Ч. 16. – No ХХХVI. – С. 135 – 144 и Сын отечества. – 1814. – Ч. 16. – No ХХХVII. – С. 175 – 182. [42]

[3] Нельзя не вспомнить здесь эту формулу, созданную И.Ильфом и Е.Петровым для другого, но схожего случая (см. фельетон «Россия-Го»).

[4] Сноска к словам о «Вельможе-Патриоте» прямо называет очередного неудавшегося кандидата в покровители для Свиньина – «покойнаго Фельдмаршала Князя Николая Ивановича Салтыкова».

[5] Достопамятности Санктепербурга и его окрестностей. Сочинение Павла Свиньина. – Санктпетербург, 1816. – С. 2.

[6] Яфарова И.Р. Живописное путешествие по Уралу: акварели Павла Свиньина в собрании Радищевского музея: https://radmuseumart.ru/news/publications/18167/

[7] Подробнее об архитектуре казахской юрты и о её конструктивных элементах см: Казахская юрта: книга-альбом / Муканов С.М. – Алма-Ата: Изд-во “Кайнар”, 1981. – С. 27 – 36. [34]

[8] Нам не удалось отыскать никаких следов существования летописца с таким именем.

[9] Здесь и далее в цитатах курсив П. Свиньина.

[10] См.: Моисеев Б. А. Местные названия Оренбургской области. Историко-топонимические очерки. – Оренбург: Изд-во ОГПУ, 2013. – 380 с. [37]: «Постановление о новой солевозной дороге (тракте) было принято в 1811 году. Вероятно, в этом же году на том месте, где сейчас находится село Боевая Гора, около речки Елшанки был воздвигнут форпост Мёртвые Соли (Мертвосольский), получивший своё название по горе Мёртвые Соли (сейчас Боевая гора). На форпосте постоянно дежурила военная команда, охранявшая солевозную дорогу и возчиков соли от нападения киргиз-кайсаков» (с. 50). И в том же издании: «На солевозной дороге Илецкая Защита – Оренбург на 26-й версте от Оренбурга вблизи реки Донгуз распо­лагался Донгузский форпост, на котором находилась кор­донная стража, охранявшая солевозную дорогу от напа­дения киргиз-кайсаков (см. очерк «Дорога от Оренбурга до Илецкой Защиты»). Возникновение форпоста относит­ся приблизительно к концу 40-х или к началу 50-х годов XVIII столетия» (с. 93).

[11] См. в: https://berdskasloboda.ru/book/

[12] Подробно об этом см.: Овчинников Р.В. Над «пугачёвскими» страницами Пушкина. – М.: Наука. 1981. [40]; с. 39 – 41.

[13] О. Лазареску соотнесла элементы стилистики свиньинских травелогов, начиная с текстов американского периода, – и его беллетристических опытов, в частности исторического романа «Ермак, или Покорение Сибири» (Лазареску О. Художественное и публицистическое в американском дневнике П. П. Свиньина // LIBRI MAGISTRI: Магнитогорск. – 2018. – № 5. – С. 8 – 14). [41]

Источник: Савельзон И.В. Филадельфия, Грузино, Оренбург: к вопросу о периодизации журнальной деятельности П. Свиньина / И.В. Савельзон. — DOI: 10.17150/2308-6203.2021.10(2).320-337 // Вопросы теории и практики журналистики. — 2021. — Т. 10, № 2. — С. 320–337.