Скотские падежи в Оренбургском уезде, 1870

Народонаселение Оренбургского края вообще или земледельческое или пастушеское. К первой категории относится все нации христианского вероисповедания, как-то: чисто русские, малоросы, мордва, чуваши и черемисы. Из магометан добрых земледельцев составляют переселившиеся из внутренних губерний России татары, мещеряки и весьма малая часть башкир. К пастушеской категории относятся: самая большая часть башкир и все вообще киргизы, кочующие на обширных степях, смежных с Оренбургским оседлым краем и Башкирией.

Кумысники. Оренбург

Быт обеих категории обусловливает обширное скотоводство. Для земледельческих наций домашний скот служит предметом продовольствия в разных видах, избыток содержимого скота предметом торговли, а лошади и волы составляют неизбежное условие земледелия.

Примечание «Бердской слободы»: Авторский текст оставлен без изменений, старая (дореволюционная) орфография приведена к современному виду.

У кочующих народов скотоводство составляет необходимое условие пропитания и огромной торговли с внутренней Россией. Во всех местностях Оренбургского края скотоводству способствует чрезвычайное обилие, большей частью, самых удобных и богатейших пастбищ России и мечтать не могут, и на которых скотоводство могло бы возрастать до огромных размеров, если бы ему здесь не вредили в такой степени ужасные скотские падежи, оказывающиеся часто повсеместными и повальными.

Эти-то падежи я и избираю предметом настоящей статьи, в надежде, что собранные мною сведения и наблюдения доставят хоть малую лепту в сокровищницу народного благосостояния.

Тотчас по прибытии моем в 1849 году в Оренбургский край, я всюду слышал жалобы местных жителей на частые здесь скотские падежи и преимущественно на падежи рогатого скота. Это подало мне мысль вникнуть в дело основательно и, если можно, раскрыть тому причины, тем более, что поселившись в городе Уфе, по-видимому, на много лет, я сам должен был, по условиям провинциального быта и семейным обстоятельствам, обзавестись хозяйством, в состав которого, неизбежно входили, для обширной медицинской практики, лошади, а для семейного быта, и коровы, но об этом речь впереди, а теперь я считаю нужным сказать, какие домашние животные составляют скотоводство жителей всего Оренбургского края.

Меновой двор, Оренбург

Сюда принадлежат: верблюды одногорбые и двугорбые, водящиеся в очень большом количестве в степях у Киргизов и в малом количестве в части Башкирии, соприкасающейся с Киргизскими степями; лошади, необходимейшая принадлежность всех вообще жителей, как оседлых, так и кочевых; рогатый скот водящейся в огромном количестве у земледельцев и киргизов, у башкир же гораздо в меньшем; потому что у сих, последних, он заменяется лошадьми, особливо кобылицами. Они и в работе, они доставляют и мясо, и молоко, и крут (сыр), и кумыс, и шкуры,- словом они вполне удовлетворяют кочевому быту своих хозяев. Далее следуют овцы, разводимые у всех жителей в большом количестве, а у киргизов во множестве для торговли с Россией и притом особой киргизской породы, отличающейся огромными, вместо хвоста, курдюками, козы водятся более у башкир, свиньи и домашние птицы преимущественно у христиан земледельцев. Все эти животные подвергаются свойственным каждой породе болезням и падежам; но более всего выставляются на вид болезни и падежи рогатого скота и отчасти овец, составляющие истинный и чрезвычайно разорительный бич для жителей.

Внимательно следя за падежами рогатого скота с 1849 года до настоящего времени, я убедился:

что падежи овец случаются гораздо реже, нежели рогатого скота, падежи рогатого скота и несравненно чаще и опустошительнее,
что все падежи зависят или от местных и удобоустранимых причин, или от причин внешних, запасных, производящих повальные и заразительные болезни, а потом у неустранимых, по крайней мере, при настоящем порядке вещей и совершенном невежестве всего кочующего и большей части оседлого населения края.

Первые мои наблюдения относятся к падежам, зависевшим от причин местных и случайных, а наблюдения последних пяти лет дали мне возможность вникнуть в падежи обширные, зависевшие от причин внешних, производящих общую повальную болезнь на местностях часто весьма обширных.

Самые первые наблюдения над падежами рогатого скота сделаны мною в городе Уфе, в первое лето по водворении моем здесь. В самое жаркое время лета я узнал, что в городских табунах начался падеж, а так как в одном из табунов паслись и мои коровы, то я счел первым делом лично осмотреть пастбища и пасомый скот.

Сырьевой ряд в Меновом дворе, Оренбург

Пастбищ всех оказалось четыре, из коих два на поеном месте, около реки Белой, обильны травой, водопоями и тенью между довольно густыми и высокими кустарниками. Два другие пастбища на горе. Здесь, с половины лета, травы уже очень мало, водопоев тоже очень мало или лучше всего сказать: только два.

Один из них составляет маленькая лужа, остающаяся в неглубокой впадине от стаявшего снега, потом восполняемая дождями, а наконец совсем иссыхающая.

Другой водопой состоит из ключа весьма маленького; но заключающего в себе воду далеко доброкачественнее первой. Из этого видно, что последние два пастбища далеко не соответствуют своему назначению и здесь-то именно начался падеж; но зло произошло не от одних пастбищ, но более от пастухов. Эти, по лености и нерадению к своему делу, целые дни держат скот в груде, на солнечном зное и на таком месте, где травы совершенно уже нет, вместо того, чтобы в самый-то жар отгонять стадо под гору к реке Белой, где древесная тень, добрая трава и чистая вода могли бы легко поддержать здоровье скота.

Заключив из всего виденного, что зло происходит не столько, от неблагоприятной местности, сколько от нерадения пастухов и невнимания к своему скоту хозяев, и относительно моих коров, здесь же пасшихся, распорядился, чтобы, по возвращении их вечером домой, им доставлялось свежее холодное питье, а на ночь давалось обильно сена, смоченного водой и посыпанного мукой и чтобы утром, пред выгоном в стадо, они были снова напоены холодной водой до сытости.

Эти средства, очень простые, предохраняли моих коров и в прочие годы от падежей, и они были весьма тучны и давали много молока. По огромной медицинской практике, имея ежедневно столкновений с жителями, я сообщал принятые мною предосторожности и их результаты; но глас мой вопиял в пустыне: у богатых некому присмотреть за прислугой, а бедные не имеют средств купить для скота не только муки, но и сена. Таким образом зло шло, и теперь идет, своим чередом. Из моих коров умерла одна; в отлучку мою на полгода в Оренбург, вследствие небрежного смотрения без меня прислуги, в. 1858 году.

Кроме внушаемых мною предосторожностей, полиция и градская дума особенно, легко бы могли предупредить зло, происходящее от пастухов. Ведь Дума сама нанимает пастухов; следовательно, на ней и лежим смотрение за исполнением ими своей обязанности; а из всего этого ясно, что зло здесь местное, удобоустранимое, и не имеющее в сущности заразительного свойства, но эти падежи легко могут превратиться, а вероятно, и превращаются, в заразительные, от небрежности как хозяев окота, так местных полиции и думы; допускающих, разбрасывать на полях и на пастбищах трупы животных, от гниения которых легко развивается гнилостный тиф и самая чума рогатого скота. Впрочем, здесь немудрено быть чуме рогатого скота и заносной.

Здесь, в одном из отделов города, называемом Нижегородкой и в 14 верстах от города, в деревне того же имени, очень много кожевенных заводов: Сырые кожи на эти заводы, главным образом, привозятся из Оренбурга и иногда без должных свидетельств; следовательно при таких условиях проявление здесь чумы заносной не невозможно.

Меновой двор, близ Оренбурга

Так 1866 году из Оренбурга в Уфу я ехал с большим обозом, который главным образом заключал в себе сырые кожи и без должного свидетельства. Обоз этот следовал, в деревню Нижегородку. Месяца через два после того, хозяин этих кож, увидевшись со мною , в Уфе, сам мне сказывал , что в их деревне пало несколько скотин от чумы и-что Уфимское Врачебное отделение причиною сего признало привезенные им вышесказанные сырые кожи.

В 1863 году, отправляясь на службу из Уфы в Верхнеуральск, я избрал кратчайший путь р. Инзерю, в перерез Уральских гор от З. [запада] к В. [востоку], пролагаемый только зимой, и не существующий в другие времена года по причине непреоборимых физических препятствий.

На этом пути мне привелось ехать по такой дикой и невежественной части Башкирии, от Архангельского завода до Белорецкого, на расстоянии 200 верст, которая не может идти в сравнение ни с какой другой частью той же Башкирии, и в которой незаметно ни капли следов всюду проникающей цивилизации. Так как езда здесь ночью, по высоким лесистым горам, а особливо в реке Инзерю, представляет очень много неудобств и опасностей, то я, как совершенно одинокий и беспомощный путешественник, счел за благо ехать этими негостеприимными местами только днем, останавливаясь для ночлегов в башкирских аулах.

На ночлегах, от скуки, входя в разговоры с хозяевами, я везде слышал жалобы на бедность здешнего скотоводства, по причине очень частых падежей всякого рода скота, проявляющихся всегда зимой. Рассматривая башкирские аулы, нельзя было не удивляться крайней бедности. В весьма не многих аулах можно встретить одну, две или много три избы, в которых можно, по нужде, переночевать; прочие же все избы представляют жалкие хлевы, пригодные только для жизни свиньям, да здешним башкирцам, несмотря на удивительное обилие всякого рода леса, находящегося, решительно, под самым носом.

Дворов, надворных строений, ни даже каких-нибудь приютов для скота нет и в помине. Даже в иных аулах не оказывалось никаких санишек для отправления меня, а потому иногда и должен был ехать на дровнях, едва державшихся на копылах.

Дорогою я видел много низменных долин и поемных берегов по р. Инзерю, могущих составить богатые сенокосы, но ни на одном из них невидно ни клока запасного сена. Впоследствии, поверяя первые мои впечатления, я узнал, что здешние башкиры самый беспечный, самый ленивый и невежественный народ. Они, по общему обычаю кочующих племен, предоставляют своему скоту зимою питаться подснежным кормом; но большая часть здешних долин так узки и глубоки, что зимою заваливаются глубочайшим снегом, из-под которого скот достать корма не имеет возможности; так удивительно ли, что большая часть скота зимою гибнет от голода и холода, а невежа башкир смотрит на это совершенно апатично, не думая ни о запасе сена, ни об устройстве приюта для гибнущего скота.

Ежели эти ленивые башкиры все-таки слывя народом пастушеским, так не берегут о своем скотоводстве, то уж, само-собой, разумеется, что земледелие здесь не мыслимо, хотя многие отлогие покатости, особливо обращенные к солнцу, представляют это занятие возможным. По крайней мере, кажется несомненным, что озимая рожь, овес и ячмень могли бы здесь произрастать в количестве необходимом для домашнего обихода, а это, улучшив быт самих башкир, спасло бы их скот от голодной и холодной смерти; но много канет времени в вечность, много нужно будет употребить местному начальству труда и забот, что бы внедрить в эту глушь хоть тень цивилизации и приучить здешних башкир к хозяйственному порядку и разумному труду. Из всего этого ясно, что здешние падежи скота не подходят ни каким образом под общую категорию и происходят исключительно от лени и невежества самих жителей.

Прожив в Верхнеуральске два лета и зиму 1863 в 1864 годов, я часто слышал, что здесь в стадах, пасущихся в степях, почти каждое лето бывают падежи рогатого скота от Сибирской заразы и овец от верченой болезни.

При расспросах о причинах этого зла обыкновенно местные жители ссылаются на прогоняемые из киргизских степей гурты волов и овец. Нет спора, что в случае упущений со стороны полицейского и медицинского надзора за прогоняемыми гуртами, местные падежи легко могут проистекать и из этого источника.

Но вникая глубже в дело и во все подробности здешнего скотоводства, усматривается, что общая ссылка на гурты, как причину всех вообще здешних падежей представляется по малой мере, сильным преувеличением и отнюдь не единственной причиной.

Много бы можно указать обстоятельств не говорящих в пользу самих местных скотоводов и объясняющих причину частой гибели их скота, но пределы статьи не дозволяют обширных рассуждений, потому, не останавливаясь на мелочных хозяйственных недосмотрах и небрежности скотоводов, достаточно указать на следующие обстоятельства, резко выдающиеся даже для глаз постороннего наблюдателя.

Прежде всего, надобно сказать, что в Верхнеуральске и большей части казачьих станиц старой и новой линий пастухи – киргизы и уже, разумеется, самые беспечные и ленивые и с тем вместе самые плутоватые и бессовестные байгуши (прим. «Бердской слободы»: бездомные, бродяги, нищие).

Им местными жителями поручаются громадные стада прекрасного скота всякого рода от лошадей до овец. Эти байгуши-киргизы, сообразно своему кочевому быту и привычкам; разбивают для своего спокойствия кибитку в приглянувшемся им степном месте, где есть какой-нибудь грязный степной ключ и целые дни держат на одном месте до тех пор, пока пастбище не обратится в совершенно черный ток, а ключ в смятую грязь и топь. Скот, находясь без корма и питья, на солнечном зное, без малейшей тени в продолжение долгого времени, поневоле болеет и падает.

Бесчисленное множество раз видел я собственными глазами эти проделки пастухов, а также и то, как пригнанный вечером скот, томимый жаждой, прежде всего, бросается к реке и с жадностью пьет чистую воду, и, напившись не хочет выйти из воды; чувствуя, конечно, отраду после длинного и знойного летнего дня.

Говорю, что все это заметил я бывши посторонним зрителем, так не может же быть, чтобы самые хозяева, заинтересованные участью своих стад не видели этого вопиющего зла, а между тем против не предпринимается ни каких мер. Кто ж виноват, если их скотч падает? На подобный вопрос, конечно, все бы жители, общим хором, отвечали: виноваты или пастухи, или гурты, или климат; а где их собственные глаза и власть?!

Из всего сказанного само собою вытекает, что причинами здешних скотских падежей считаются:

Климат со знойными жарами летом.
Степная, открытая местность.
Соприкосновение здешних стад с прогоняемыми гуртами.
Небрежность и невежество пастухов, и
и самое главное, невнимание и небрежность самих хозяев скота.

Рассмотрев эти пять пунктов, и каждый отдельно, легко убедиться, что это действительно так, и что, следовательно, зло не неисправимо.

Относительно климата распространяться совсем не следует, а стоит только попросить каждого справиться в любом детском географическом учебнике, чтобы увериться, что здесь климат умеренный, для знающего же подробнее местность, самые физические свойства ее представляют много удобств и благоприятных условий даже в самом устройстве поверхности.

С. [север] и В. [восток] холмистая местность с глубокими оврагами долинами с богатой растительностью и степными реками и ручьями, с другой, за р. Уралом, обширная луговая поемная местность, с озерами, ключами и речками, стремящимися из гор, к р. Уралу. Все это такие благодатные удобства для скотоводства, каких не много можно встретить, пожалуй, во всей Европе. Что касается до зноя в летние месяцы, то он действительно временами изнурителен в степных местностях, но чаще умеряется свободно дующими ветрами и сильными дождями с громом и молнией, всегда заносимыми сюда из соседних и западных лесистых гор.

Наконец, для избавления скота от влияния зноя в продолжение летних месяцев, стоит только на это время перегнать стада на западную сторону р. Урала в луговую местность, где между кустарниками остается очень много нескошенной травы, на лугах скоро вырастает богатая отава, водопои на каждом шагу, а в кустарниках защита от зноя. Подобные условия при некотором, внимании к нему легко могут предохранить скот от болезней и падежа.

Примеры таких предосторожностей сих благодетельными последствиями, я многократно видел в моей юности и молодости в местах моей родины в Чистопольском уезде Казанской губернии. Там, по тесноте народонаселения, выгоны для скота очень недостаточны и в степной местности; но этому, в жару и засуху, часто между скотом обнаруживались болезни и падеж. Наученные, без сомнения, опытом, жители, заметив это, тотчас перегоняли скот в луговую и лесистую местность и зло скоро прекращалось.

Внушал я эту предосторожность и здешним жителям, но мне на это возражали, что скот будет разматывать стога сена, тогда как для таких огромных и прекрасных стад не стоит большого труда стога обгородить и притом без всяких издержек; потому что материалы для загородок под руками. Ведь делают же это в указанных мною местах и не для таких богатых стад, как здешние.

Соприкосновений местных стад с прогоняемыми из степей гуртами предупредить совсем нетрудно. Во-первых, степи здешние так пространны, что легко отгонять стада в отдаленные места от тех путей, по которым прогоняют гурты. Стоит только за этим немного понаблюсти. Во-вторых, перегон стад за р. Урал представляет самое верное средство от соприкосновения стад с гуртами. Наконец остается устранить, самое главное это небрежность самих скотоводов; но для этого все средства в руках их ближайших начальств, все старания которых могут остаться и без важных последствий, если сами хозяева стад не будут оказывать им содействия.

Я с своей стороны многократно напоминал о всех этих обстоятельствах жителями и их сельским начальствам: но все мои советы и предостережения выслушивались не охотно и оставлялись без всяких последствий.

Зимою в конце 1864 и 1865 годов, я, по обязанности своей, наблюдал за скотскими падежами в Оренбургском уезде. Падеж был здесь тогда почти повсеместный, самый изобильный и не отразимый; но не заразительный; потому что произошел не от заносной чумы, а от голода, вследствие гибельного неурожая хлеба и трав во всем почти уезде, но тем не менее он произвел страшное опустошение в стадах. Правда, что куда я ни переезжал по всему уезду для прекращения надежа везде жители выставляли причиною смертности прошедшие по разным направлениям гурты скота в бесчисленном множестве в продолжение лета; но вникнув в дело, было ясно, что в это время гурты напрасно были оклеветаны.

Гурты проходили летом, а падежи начались уже поздней осенью и продолжались всю зиму, явно и несомненно завися от неурожая хлеба и трав, а невежество самих жителей поддерживало зло.

Этот гнев Божий не коснулся только немногих местностей, заключенных в главных лесистых горах или примыкающих к этим горами реке Белой; но как эти местности, главным образом, заселены башкирами, то и они могли доставить только обилие сена, но не хлеба.

Вследствие неурожая цены на хлеб и скотское продовольствие чрезвычайно возвысились еще летом, а осенью и зимой, для хлебородной местности достигли невероятной, баснословной степени. Хлеб с 30 копеек вдруг поднялся в цене до 1 руб. 50 коп., солома до 5 руб. за воз и сено до 12 и даже до 15 рублей за воз; тогда как в урожайные годы воз соломы стоит 20 коп., а воз сена по дорогой цене 1 руб. Таким образом голод ощутился еще с осени повсеместно там, куда коснулся неурожай.

С осени начались и скотские падежи. Ясно видя беду неминуемую, ближайшие к горно-лесной Башкирии земледельцы, еще осенью, отогнали туда весь свой излишний домашний скот, оставив при домах только, необходимый для ежедневного обихода; но и этого оставалось еще очень много, чтобы безбедно прокормиться в продолжение зимы.

В начале зимы и отдаленные земледельцы, верст за 100 и более, сделали тоже. Мера эта, особливо в такой безвыходной крайности, не могла казаться неудовлетворительной и вполне представлялась благоразумною; но результаты ее, к сожалению, не оправдали вполне надежд и обошлись крайне дорого. Башкиры принимали пригнанный к ним скот, только под условием, чтобы половина всякого скота оставшегося после зимы на лицо, была платою за прокормление другой половины и не принимая на себя ответственности за животных павших, затерявшихся и растерзанных зверями.

Ясно, что при таких условиях, ни какой контроль не имел места; а потому к весне земледельцы получили обратно не более четверти той части, скота. Конечно, это жестоко разорительно; но все же лучше, нежели погубить все.

Для прокормления оставшегося при домах скота земледельцы, с самой осени, должны были молотить запасный хлеб, чтобы прокормить скот соломой; но эта мера оказалась недостаточной во-первых потому, что солома весьма не питательный корм, во-вторых, та солома, на которой оставались еще колосья, предоставлялась лошадям, а потом, объедки ее, лишенные уже, и последней питательности, отдавались коровам; в третьих, и этого корма у менее зажиточных хозяев недостало и на половину зимы; почему, вместо свежей соломы, скоту давали солому и камыш гнившие много лет на крышах.

Все это было причиною, что скотский надеж, начавшись с осени, продолжался всю зиму, и от него пали почти все домашние животные от лошади до мелкой домашней птицы, и только жирные псы роскошно пировали на полях и дорогах, заваленных падалью.

Весной, с марта месяца, по мере таяния снега, многие выезжали на дороги, по которым зимой провозилась солома и сено, для сбора рассорившихся здесь сена и соломы, и производили этот сбор на немалых пространствах. Но это жалкое приобретение могло избавить от голодной смерти в продолжении только нескольких дней разве одну ту бедную лошаденку, которая кое-как дотаскивала хозяина до своего раскрытого хлева.

С появлением на полях и горных склонах проталин, весь скот, оставшийся при домах и возвращенный из Башкирии, выгнан в поле. Правда, что после прошедшего неурожайного лета, и там скот немного иметь отрады, но все же больше, чем ничего, а между тем утопающий человек и за соломинку хватается, ничем не пренебрегая для спасения; но по мере появления свежей зелени и скот, и народ вздохнули свободнее и видимо оживились надеждой.

Выше было сказано, что и этот вид скотского падежа, как и описанные пред сим, в существе своем не имел заразительного свойства; но отсутствие строгого порядка относительно уборки трупов животных легко могло произвести заразительный тиф, даже самую чуму. Беспорядки эти состояли в том, что ни в городе ни в уезде никто не думал, о закапывании трупов в землю и в отдалении от жительства, трупы павших животных разбрасывались там, где кому вздумается, так что зимой по падали легко было предъузнать близость жительства и по ней, как по вехам, не заблудившись, приехать в деревню.

Зимой эта картина еще не так была поразительна, потому что трупы были мерзлые и большая часть из них занесены были снегом; но весной и для глаз и для обоняния, езда по этим местам была с невыносимо отвратительна.

Можно конечно предположить, первого взгляда, что ответственность за эти беспорядки падает на местную уездную полицию, обязанную устранять их силой своей власти, но в этом общем, в таких размерах и на столь обширном пространстве рассеянном бедствии власть полиции оказывалась бессильна. Внушали жителям при мне некоторые заботливые и благонамеренные становые приставы, и я старался с своей стороны их поддерживать, но все внушения наши пропадали даром.

«Слушаем», бывало, говорят мужички «слушаем», да тем дело и оканчивалось. Стало быть, виноваты были сами жители в непослушании начальству, к явному своему вреду. Оно, по-видимому, итак; но приняв в соображение число ежедневно падающих животных и зимнее время, по неволе извиняешь и им. Скот падал не по одному и даже не десятками, а сотнями, каждый день. А чтобы иметь наготове для такого количества трупов ямы, жители должны бы были с утра до ночи копать только ямы, оставив все прочие занятия. До ям ли было, когда и в поле-то едва успевали вывозить падаль одну за другой!…

Впрочем, сказать по правде, некоторые лица смотрели на это общественное бедствие бессовестно апатично, как бы им тут не было и дела. Странно было смотреть на таких господ, но еще страннее казалось поддержка беспорядков со стороны некоторых там, где устранить их казалось возможным. Один из таких случаев резко выдается вперед в моих воспоминаниях.

Среди беспрестанных моих разъездов по уезду, мне привелось приехать в одно очень большое селение для прекращения в нем самого сильного падежа рогатого скота. Селение разделялось рекой, текукущей во всю длину его, на две ровные половины, которые в свое время составляли отдельные два поместья, одно на правом, а другое на левом берегах реки. Меня привезли в первый отдел, где кроме сельских начальств, распорядителей нет, во 2-м жил управитель.

Послав нарочного к Становому приставу я приглашал его сюда для содействия мне, а между тем, чтобы не тратить напрасно время, я с Волостным головой, сельскими начальниками и понятыми сейчас же занялся осмотром мест, куда вывозится падаль, а потом в домах живого и больного скота. Волостной голова прежде всего указал мне место, куда вывозятся трупы животных того отдела, в котором была моя квартира. Место это находилось верстах в четырех от селения и составляло глубочайший провал между гор, покрытых лесом. В эту то натуральную яму-могилу сваливался весь павший скот, и по окончании падежа предполагалось завалить ее толстым слоем назема, чтобы весною и летом предупредить трупные испарения.

Нельзя было не одобрить благоразумных этих распоряжений сельских начальств, и я от душа порадовался их находчивости и предусмотрительности. Отсюда мы отправились на другую сторону реки и выезжая из этого отдела селения в поле, встретили человека не по-крестьянски одетого и возвращающегося пешком в селение. Волостной сказал мне, что это управитель здешней части и спросил: не пригласить ли его с нами? Я отвечал, что я в нем не имею надобности и что для меня довольно Волостного и сельских начальств с понятыми и мы поехали не останавливаясь. Не далее полуверсты от селения, Волостной велел остановиться и предложил, мне осмотреть здесь местность, и вот что нам представилось. В очень тесной и глубокой долине, одною стороной примыкающей к реке и весной заливаемой водой, на низменных берегах реки и на льду ее навалено было бесчисленное множество скотских трупов и со всем их кожи сняты.

Надобно заметить, что отселе река течет к селению и проходить посредине его во всю его длину, следовательно, весной все эти трупы поплывут чрез все селение и можно себе представить, какую воду должны будут пить и сами жители. Ужаснувшись этому отвратительному зрелищу, я спросил Волостного чей этот скот? Но вместо Волостного мне отвечал сам управитель, которого я доселе не заметил, что здесь, большею частью скот его, прибавив, что у него кроме господского и крестьянского, собственного скота лучшей породы в одну последнюю неделю, выпало 96 штук.

Для чего, же, спросили снова, весь этот скот побросан так близко к селению и на таком месте, откуда весной, неизбежно, поплывет в самое селение и для чего со всего скота содраны кожи. И он преспокойно отвечал, куда ж его девать, шкуры содраны, для того, чтобы не все пропало. Наконец я спросил: куда же он употребил все эти кожи, и он сказал, что они находятся у него в сарае и изъявил готовность мне их показать.

Подъехав к селению, он сам пригласил меня в склад кож, которые я и осмотрел вместе с ним и всеми бившими при мне. На путин до квартиры, я заходил во многие крестьянские дома и везде видел, как был заразителен пример управителя. Только лишь я успел, прибыть в квартиру, переодеться, как ко мне явился управитель. Здесь я ему заметил, что он должен будет всю свою падаль от селения убрать и вместе со снятыми кожами, закопать глубоко в землю, чтобы в последствие не наделать вреда не только оставшемуся скоты, но и людям. А он отвечал, что он этого не считает нужным; потому что у них в Венгрии (тут только узнал я, что он венгерец) этого никогда не требуется, и даже мясо павших животных раскупается жителями.

Может быть, сказал я, у вас в Венгрии и так, но всякий живущий в России иностранец обязан исполнять русские законы, а не венгерские. Что же касается до покупки венгерцами мяса павшего скота, то вероятно, это делается не для того, чтобы есть его; а только в видах пособия пострадавшему от падежа скота. С тем в он согласился, сказав, что мясо это отдается постоянно собакам. Не желая за тем с ним напрасно тратить время, я ему откланялся, чтобы до обеда заняться составлением письменного наставления жителям о предохранении от заразы остающегося у них скота.

Описав четыре вида скотских падежей в Оренбургском крае, подвергавшихся в разные времена моим наблюдениям и зависевших или от не отразимых причинили от невнимательности местных сельских начальств или же от невежества и нерадения самих скотоводов, остается описать пятый вид, самый гибельный, чаще всех проявляющийся во всей обширной Оренбургской местности, действующий заразительной в виде чумы рогатого скота и вертлявости овец. Это общее зло, но настоящим местным условиям, представляется неискоренимым до тех пор, пока собственно русское здешнее народонаселение само невыразумеет причин этого зла и не усвоит убеждения в принятии против него мер без понуждений, а соседние Орды — башкирская и киргизская не оцивилизуются достаточно, а до тех пор все усилия местных начальств, все требования и понуждения местной высшей администрации останутся безуспешными и самые по сему предмету законоположения неудовлетворительными и недостаточными. Болезни эти, т.е. чума рогатого скота и вертлявость овец, бывает ясно заносные из вне прогоняемыми гуртами скота и нескончаемыми обозами, провозящими сало и кожи лошадиные, коровьи и овечьи, перемешанные с кожами, снятыми со всякой падали, из киргизских степей.

Правда, что против этого великого зла законоположение предлагает самые деятельные меры, местная администрация предписывает их к непременному исполнению подлежащим властям, власти эти взглядывает, иногда, на случайно попадающиеся гурты и обозы, и тем дело кончается. Не принимая на себя разбора законоположений, которые конечно в сущности совершенны в удобоприменимы в тех местностях, где надзор сконцентрирован на небольших пространствах, и где жители в такой мере образованы, что в состоянии понимать всю благодетельность надзора: сказать должно, что здесь, на таком громадном пространстве, при таких местных условиях, при столь разреженном надзоре азиатском невежестве жителей они большей частью неудобоисполнимы, а нередко и совершенно и неприменимы. Нет сомнения, что местная администрация, предписывая подлежащим начальствам, сердечно желает точного исполнения своих предписаний; а как одних желаний недостаточно, то учреждает контроль который разливаясь не на одну тысячу верст самого неудобного для него пространства, при всем желании, не может достигать своей дели.

Вследствие таких обстоятельств, местные сельские начальства, или в видах избежания лишних хлопот, или в видах собственных корыстей, имеют полную возможность смотреть на это дело сквозь пальцы, а временами допускать и произвол, и злоупотребления.

Положим, справедливость требует сказать, что, может быть, большинство и этих начальников низшего ранга готовы бы были, по мере сил, содействовать всем благим стремлениями целям Правительства и местной администрации; но та же обширность местностей с их обстановками, тоже невежество местных жителей и самая мошенническая ловкость гуртовых и обозных прикащиков, годами изучивших все тайные пути и вполне умеющих пользоваться ими, в избежание законного надзора, представляют непреоборимые препятствия их благородному стремлению.

Вся Оренбургская линия, начиная от Сибирской границы до Каспийского моря, едва ли составляет не более 3000 верст. К ней примыкают пять уездов; следовательно, на каждый уезд причитается около 600 верст. В каждом уезде надзор за прогоном скота и провозом сала и сырых кож, обыкновенно, возлагается на становых приставов, уездного врача и ветеринара, где последний имеется. На всей этой местности бесчисленное множество путей и степных, и горных, и известных, и тайных, по которым идут во множестве гурты и обозы из Киргизских степей. Спрашивается, есть ли физическая возможность выполнить в точности все требования закона пяти или шести лицам, на таком пространств и при таких местных условиях и притом всегда, кроме того, нанятым множеством следственных и уголовных дел? Но этому, по необходимости, всякий ограничивается только беглым осмотром случайно встретившихся гуртов и обозов, о приглашении же врача для медицинского осмотра, как гуртов скота, так и провозимых кож и сала, никогда не бывает и помина.

Свидетельства этим случайно встретившимся гуртами обозам выдается Становыми приставами и даже отрядными начальниками которой-нибудь из казачьих линий. С этими-то свидетельствами прикащики и стараются прокрасться в Уральские гори, а там, прикрытые и горами, и лесами, они пробираются разными путями, часто неизвестными и самим местным становым приставам, и таким образом распространяют иногда заразу там, где, по физическому свойству местности, она никогда бы не должна проявляться. Казалось бы самые местные жители, часто изведывая от того несчастье, должны бы были сами возбранять эти окольные прогоны скота и провози сырых кож через свои дачи, но не так бывает на деле. За какое-нибудь ведро водки они, а особливо Башкиры, не только на это смотрят равнодушно, но даже для корма гуртов уступают лучшие свои пастбища и указывают пути, не доступные для надзора начальства.

Многократно случалось мне, во время беспрестанных моих разъездов по Верхнеуральскому и Оренбургскому уездам, встречать гурты скота, пробирающиеся окольными дорогами. Спросишь, бывало погонщиков: есть ли у вас свидетельство о здоровье скота? Есть, отвечают. На требование показать его отвечают: оно у прикащика, а прикащик отправился вперед в следующую деревню. Спросишь в деревне жителей, они отвечают, что здесь нет прикащика, и что он, может быть отправился другой дорогой. Приводится ждать в деревне гурта, но, при опросе, погонщиков сейчас смекнут дело и прогонят гурт другими дорогами. Бесчисленное множество, раз случалось наехать на обозы с кожами и салом, особливо зимой и та же церемония одни и те же отзывы и тоже изменение пути следования. Остается в степи или в горах останавливать гурты и обозы для осмотра, но это физически невозможно. Во-первых, погонщиков, без содействия земской полиция и сельских начальств, одному медику повиноваться не захотят, а в случае настояния, прямо скажут: нас много, а ты один, так лучше отступить от греха; во вторых не разбивать же в степи или горах возов для сортировки кож, для чего обоз во 100 и 200 подвод потребовал бы не один и даже не два дня, в продолжение которых должно будет неминуемо подвергнуться всем возможным неприятностям и физическим, и нравственным. Наконец в третьих, встречи эти бывают всегда при разъездах по экстренным делам, нетерпящим медленности, как по своей сущности, таки потому что на местах этих дел медика давно уже ожидают и чиновники, и люди, отвлеченные от хозяйственных занятий, готовые всегда принести жалобу на стеснительную и убыточную для них медленность. Таким образом, бывало, волей и неволей проезжает гурты и обозы мимо, махнув рукой, не находя никаких средств исполнить свой долг. Случалось также, ехавши вместе с земскими чиновниками, встречать гурты и обозы и предлагать остановиться для освидетельствования их, а об постоянных уклонениях от сего говорить с исправниками; но всегда слышался от этих господ один и тот же ответ, произносимый недовольным топом: Охота же вам вмешиваться во всякие дрязги, ведь вы здесь, кроме траты времени, беспокойства и неприятностей, ничего не получите; а это всегда означало то, что они уже эти дела обделали ко взаимному удовольствию, причем медицинское свидетельство уже вещь излишняя. Почему эти дела делаются так, а не иначе, об этом надобно спросить самих этих господ. Один из множества случаев особенно ясно подтверждает этот факт, а потому я не лишним считаю привести его здесь.

На самой границе Оренбургского и Верхнеуральского уездов находится большая татарская деревня Юлук, так что половина этой деревин принадлежит Оренбургскому уезду, а другая, большая, Верхнеуральскому, в этой последней половине деревни в ноябре месяце бывает ежегодно большая ярмарка. На ярмарке производится весьма незначительная торговля панскими и галантерейными товарами, приноровленными к азиатскому биту и весьма значительная лошадьми, так что в продолжение всей ярмарки продается до 1000 и более лошадей, приводимых башкирами и киргизами. Но не эти два вида торговли делают эту ярмарку весьма знаменитой для здешней местности. Во время ярмарки здесь из киргизских степей провозится в Россию бесчисленное множество сала и кож конских, коровьих и овечьих, так что трудно вообразить, откуда может каждый год набираться такое удивительное их количество.

В 1863 году я был приглашен сюда для свидетельства этих сырых продуктов местным уездным исправником. Прибыв, я увидел, что обозы с этими материалами непрерывной цепью тянулись и день, и ночь во всю осмидневную мою здесь бытность. Не было ни какой физической возможности пересматривать каждый воз во всей подробности. Осматривая два или три воза из 100 на выдержку, я проводил в этом занятии все дни, с раннего утра и до поздней ночи, а ночь проводил в писании и раздаче свидетельств, так что не всегда можно было употребить для сна более 3-х часов из длинной зимней ночи. Между тем нужно же было обратить внимание на торговлю съестными питейными припасами и ядовитыми, и сильнодействующими лекарственными веществами, из коих последними торговля производилось открыто и без зазрения совести. Видно, что до меня на эту статью никто никогда не обращал никакого внимания. При разговорах моих с местными татарами, а особливо хозяином дома, в котором мни отведена была квартира, на удивление мое относительно количества сала и кож, провозимых из степей, мне отвечали: вы не видали здесь десятой доли того, что уже пропущено и теперь пропускается беспрестанно, а если бы вы видели, сколько прошло обозов, минуя Юлука, окольными дорогами, то удивлению вашему не было бы конца.

Да как же их пропускают, спросил я. Кому же за ними смотреть? Вы все здесь так заняты, а они тому и рады; потоку, что идут без остановки и без траты на свидетельства, а между тем бесчисленное множество горных дорог, неизвестных даже становому приставу, дают полную возможность идти без препятствий, башкирцы всегда готовы указать их, что бы скрыть их следование от внимания начальства.

Для отправления обозов внутрь России из Юлука идут три главные тракта до Стерлитамака. Первый идет прямо из Юлука в Каноникольский завод и потом через горы в Стерлитамак, второй Новый Исетский, с которого, не доезжая до Верхнеуральска около 100 верст, поворачивают влево, через горы и Кагинский завод на старый Комшерский тракт, ведущий тоже в Стерлитамак. Третий Исетский тракт, с которого, не доезжая до Верхнеуральска, поворачивают к Белорецкому заводу, а отсель направляются или чрез тот же Кагинский завод на тот же Комшерский тракт, или по р. Инзерю к Уфе, минуя которой выезжают на Казанский тракт.

Любопытствуя знать направление этих секретных трактов, я в обратный путь отправился по Новому Исетскому тракту; но несмотря на то, что некоторые обозы отправились ночью, а другие утром того же дня, на сорока пяти верстном расстоянии, я не догнал ни одного. Все они канули, как в воду. К сожалению, далее я проследить не мог, прожив два дня в становой квартире. Впрочем, эти пути обозами и гуртами, летом и зимой избираются не с единственной целью избежать внимания начальства, но и для выигрыша во времени и сокращения расходов.

Относительно времени выигрыш состоит в том, что избегаются задержки для освидетельствования гуртов, и кратчайшими путями гурты и обозы не сравненно скорее достигают предназначенной цели, относительно издержек избегается плата за штемпельную бумагу для написания свидетельств. Потом, если бы все, особливо гурты в летнее время, следовали по одному направлению, то на пути подножный корм был бы недостаточен и для половины гуртов от чего не минуемо бы последовал падеж.

Во избежание этого, гурты идут разными многочисленными путями по таким местностям, как в степях, так и в горах, где предвидится обилие пастбищ и приточной воды, которыми можно пользоваться за ничтожную плату, или, как выше сказано, за одно ведро водки. И самые обозы, принимая эти направления и летом, и зимой, много выигрывают относительно времени и прокормления скота и особливо человеческого пропитания.

Так или иначе, во всяком случае, вышеизложенные обстоятельства и условия служат обильным источником развития заразительных болезней и повсеместных падежей, очень частых на всех местностях, где проходят скотские гурты и обозы с сырыми животными материалами, весьма гибельно действующие на общее благосостояние страны, а у полицейских чиновников, особливо у медицинской полиции, отнимающие всякую физическую возможность выполнять, по сему предмету, в совершенной точности требования закона, сообразно видами целям попечительного Правительства. Не мудрено, что при соображении всех этих обстоятельств может родиться, мысль что при таких условиях, для общественного блага, необходимо усилить внимание и действия земской и медицинской полиции понудительными мерами; но и это легко подумать, а пожалуй и сказать, но далеко не так легко выполнить.

Положим, во внутренних губерниях России, где уезды занимают сравнительно небольшие пространства, а народонаселение так плотно, что всякие вести могут передаваться начальству скоро и легко, но Оренбургский край имеет свои особенные и отличительные условия. Он так обширен, что один уезд в некоторых местах простирается на огромном расстоянии, так что в одном стане, мог бы поместиться не один уезд иной внутренней губернии. При самом разреженном народонаселении на такой уезд полагается только мною пять становых приставов и один уездный медик; а деревни отстоят одна от другой, иногда не менее пятидесяти верст. Тут вести и до станового не могут доходит скоро или совсем не доходят, потому что не многим придет охота ехать с вестями за пятьдесят верст, да если бы кто и вздумал, то пока он соберется и пока доедет до станового, гурт или обоз может быть уже очень далеко и заберется в такие горные и лесные трущобы, в которых не отыщешь его никакими гончими собаками.

Еще труднее того извещать и призвать на место и вовремя уездного медика. Он, по беспрестанным разъездам, по обязанности своей, по столь обширному уезду, каковы здешние, может находиться верст за 300 или далее, и при таких делах, от которых оторваться он не имеет возможности, и притом в местах неизвестных. На что скажут, может быть, что в таком случае можно увеличить число и полицейских и медицинских чиновников, а откуда взять последних и на какой счет содержать и первых, и последних?

Все описанные пять видов скотских падежей в Оренбургском крае происходят от двух главных причин, а потому и болезни, от них происходящие не многочисленны. Первые четыре вида происходят от холода три первые вследствие небрежности к своему скоту самих хозяев и невнимательности местных властей к исполнению своего долга для устранения беспорядков, допускаемых жителями и пастухами. Четвертый был видимым Божиим наказанием, выраженным почти повсеместным неурожаем во всем Оренбургском уезде. Болезни, отселе происходящие были: желудочный тиф (Typhus abdominalis) и воспаление внутренностей, особливо желудков и кишок.

В первых трех видах падежей сечения трупов делать мyе не случалось; при падеже в Оренбургском уезде, в 1864 и 1865 годах происшедшим от неурожая хлеба и трав, я их сделал несколько и при всяком случае находил воспаление в обоих желудках коров, в кишках, печении селезенке. Первый желудок всегда был туго набит пережеванной мелко соломой, так что при давлении он казался твердым, как дерево; во втором желудке и кишках содержалась жидкая слизь, смешанная с большим количеством желчи. При этих трупосечениях мне показалось странным то, что в первом желудке солома лежала совершенно правильными рядами или слоями и концы соломы, составлявшие поверхности слоев, до того лежала ровно, что казались подстриженными ножницами.

Пятый вид скотских падежей составляет чума рогатого скота, заносимая часто временно из Киргизских степей, прогоняемыми каждогодно в чрезвычайно большом количестве гуртами и бесчисленными бесконечными обозами с салом и сырыми кожами, перемешанными в большом количестве с кожами, снятыми с животных, умерших от заразительных болезней, какова чума.

Чума рогатого скота была описана многократно специалистами ветеринарами; в бытность же мою в Верхнеуральске и Оренбурге она не проявлялась, а потому я не имел случая делать наблюдения за ее ходом и исследования патологических от нее изменений. Падежи первых четырех видов в сущности своей не могут назваться ни повальными, ни тем менее заразительными, но они от разбрасывания мертвых трупов на самых пастбищах на поверхности земли и гниения их могут производить заразительные болезни; как то тиф и самую чуму. Падежи же заносные и зависящие прямо от чумы, безусловно, заразительны, а потому наносят гибельный вред, разносясь по всем путям сообщения быстрыми потоками. Повальные падежи овец обыкновенно происходят от болезней называемых вертижами, исключение представляет падеж в продолжение зимы 1864 и 1865 годов, который зависел от голода, вследствие неурожая хлеба и трав.

Источник: Ш. Л. Ив. Белярский, Скотские падежи в Оренбургском уезде, Справочная книжка Оренбургской губернии на 1870 год с.1-25