Этнофотографическое путешествие М. Круковского по Южному Уралу, 1908
Этнофотографическое путешествие Михаила Антоновича Круковского по Южному Уралу. Уфимская и Оренбургская губернии. Русские, башкиры, татары (нагайбаки, мещеряки), 1908 год.
Рубеж XIX и XX вв. был расцветом российского народоведения и фотографии, которые стали «партнерами» в деле представления этнографических культур. Михаил Круковский (1865–1936) не имел высокого звания и чина. В путешествиях по России он стал народоведом-фотографом и ценителем народной культуры.
Маршрут путешествия М.А. Круковского по Южному Уралу
В 1908 г. Круковский путешествовал по Южному Уралу, где заинтересовался многообразием этнографических культур региона: он описывал башкир, мещеряков, русских, нагайбаков, киргиз-кайсаков. Кроме того, он изучал заводскую жизнь и жизнь старообрядцев, казаков, уделял внимание живописным местам Южного Урала. Уфимская и Оренбургская губернии всегда были вместе, перетекая друг в друга, меняясь уездами. История их существования неразрывно связана между собой.
Травелог Круковского — это не столько описание этнографических деталей быта, сколько исследование характеров и эмоций местных жителей. Путешествие сопровождалось фотосъемкой, придававшей наблюдениям особую реалистичность. Круковский снимал виды городов, сел, ландшафта Южного Урала, а также жителей края.
Мотивами его путешествия была не только тяга к познанию новых пространств и этнографических культур, но и желание, чтобы его наблюдения были прочитаны и увидены. В путешествии Круковского фотосъемка стала не просто дополнительной возможностью, а способом наблюдения и передачи впечатлений.
Круковский оставил после своей поездки непосредственные и эмоциональные этнографические наблюдения и ценные свидетельства о южноуральских народах (к примеру, он единственный автор, описавший северную группу нагайбаков), а также сотни этнографических фотографий, которые и сегодня представляют научную ценность.
Круковский описывал башкир в теплых тонах:
«Симпатичной стороной [их] характера можно считать нелюбовь к корысти, к стяжанию, чего нельзя сказать про других, соседних азиатских народов: татар, мещеряков, киргиз».
По наблюдению путешественника, башкир «подвижен до юркости и ловок, но движения его не грубы, а мягки, он любит веселиться до бесконечности, шутить и смеяться; у него юмористическая складка ума, он умеет подметить все веселое, смешное».
Круковский создал яркий портрет своего проводника Малая, который сумел открыть путешественнику башкирскую культуру, уберечь от недоверия соплеменников, представив его дорогим гостем.
Круковский вспоминал:
«Всяк ожидает от такого приезда чего-нибудь случайного, нехорошего для себя и беспокоится. Из окна избы видно, как башкиры осаждают и расспрашивают Малая, а он дает им объяснения».
К одним народам Круковский приезжал согласно плану, к другим попадал по воле случая, а иногда делал неожиданные для себя этнографические открытия. Проезжая мимо станицы Ключевской Троицкого уезда, он заинтересовался, что за народ живет в этих местах.
Сопровождавший его башкир Абдул описал жителей станицы так:
«Обыкновенные хлебопашцы, а народ-то особенный: ни татары они, ни башкиры, ни киргизы, а просто бакалы».
Круковский принялся расспрашивать самих местных жителей.
«“Я бакалятник”, — отвечал спрашиваемый, и больше ничего не мог сообщить».
Автор пишет:
«Я немало помучился, прежде чем узнал настоящее, этнографическое название этого народа».
«Название наше нагайбаки… А вот откуда мы происходим и какого племени — этого сказать не могу», — сообщил путешественнику священник станицы.
Удивление от открытия нового народа дополнилось обеспокоенностью за его судьбу. Круковский отметил богатые украшения на нагайбакских женщинах, но в то же время «страшную нищету» и «пьянство» в деревне.
После непродолжительного пребывания в станице Ключевской он «уезжал с таким тяжелым чувством, какого никогда не испытывал в своих скитаниях по России».
Круковский — первый путешественник, который охарактеризовал северную группу нагайбаков Троицкого уезда.
Путешествие сопровождалось фотосъемкой, придававшей наблюдениям особую реалистичность. Круковский снимал виды городов, сел, ландшафта Южного Урала, а также жителей края. Правда, иногда фотоаппарат оказывался помехой в диалоге с местными жителями.
С трудностями фотосъемки Круковский столкнулся в башкирских селениях:
«Башкиры не хотели сниматься и относились к моим попыткам недоверчиво. Даже враждебно. Когда я выходил на улицу, вся деревня пряталась в избах, из боязни попасть в аппарат. Только в щели дверей и в окнах видны были крайне любопытные, жадные взгляды».
Отказ от съемок они объясняли тем, что
«Магомет запретил правоверным воспроизводить и распространять их изображения».
Круковский пытался возражать, напоминая, что Магомет «не велел правоверному пить вино, а между тем редкий башкир не пьет». Однако никакие доводы не могли переубедить башкир, а «предложение денег вызвало еще большее недоверие».
Однажды при съемках кладбища Круковский едва укрылся от разгневанных башкир, «мчащихся к нему во весь дух, кричащих и размахивающих руками». Ему пришлось специально съездить в Уфу к муфтию, чтобы «выхлопотать разрешение на фотографическую съемку в научных целях». «Бумажка от муфтия» дала возможность Круковскому снимать «не только башкир, но и башкирок».
Если попытки фотографировать башкир обернулись трудностями, то нагайбаки гораздо охотнее соглашались на съемку. Их фотографии получились лучшими среди снимков других народов, несмотря на то что Круковский провел в башкирских селах месяц, а у нагайбаков был проездом лишь несколько дней.
Вероятно, у нагайбаков уже тогда проявлялись черты «этнических экстравертов», выражавшиеся в их желании вести себя и самовыражаться открыто, а иногда и демонстративно.
Круковский снимал нагайбаков «в фас и профиль», что было методической установкой того времени. Правда он по-своему интерпретировал правила съемки: он усаживал перед фотоаппаратом двух похожих людей — одного анфас, другого боком.
Круковский удачно подбирал героев, поэтому при взгляде на фотографию представляется один человек в разных позах. В путевых заметках Круковский отмечал сложности так называемой «экстремальной фотосъемки». Так, несколько дней он путешествовал через Таганайские горы. Не исключено, что мотивом поездки было желание сделать эффектные фотографии. Круковский писал:
«приходилось преодолевать большие трудности, прежде чем удавалось сделать необходимую съемку»;
«с величайшим трудом сделал на этой головоломной высоте несколько снимков».
По пути в Троицк Круковский проезжал селения русских казаков, в которых, по его наблюдению, было «нехозяйственно и скучно». Он досадовал на то, что землю, на которой некогда кочевали башкиры, отдали во владение казакам, и землю эту те «не могут разработать и наполовину».
Круковский противопоставлял казаков и башкир как оседлых и кочующих.
«Работать над неблагодарной пашней башкир не хочет и ярму рабского труда предпочитает хотя и голодную, зато вольную жизнь по душе».
Вероятно, симпатия Круковского к кочевникам исходила из его личного предпочтения вольной жизни.
«Прежний кочевник не умер в башкире до сих пор. Чуть настанет лето, башкир выезжает на дачу. Он покидает свою тесную грязную избу со всеми тараканами и клопами и едет со всем скарбом и семейством в поле».
Зато у казаков путешественник заметил «неодолимую казацкую лень».
Покидая южноуральские земли, он так сопоставил казаков и башкир:
«Неповоротливые казаки, погруженные в глубокий вековой сон, и юркие кочевники, оживляющие мертвую степь яркими красочными нарядами».
Круковский посетил несколько южноуральских заводов, в том числе Катав-Ивановский, Усть-Катавский, Миасский и Кочкарский, где сделал заметки о местных рабочих. В рудничном поселке недалеко от Златоуста бодрый прежде тон дневника сменился на удрученный:
«Здесь редко слышится беззаботная песня или веселый смех. Только в воскресение услышишь и песни и скрип разудалой гармоники. Если вглядеться поглубже, можно заметить, что веселье искусственное, порывистое, и проявляется лишь для того, чтобы забыть, заглушить каторгу обыденной жизни».
В отличие от вольной жизни уральских башкир, жизнь заводчанина кажется Круковскому тяжким ярмом:
«В обеденное время, когда раздается свисток, завод словно раскрывает свою пасть и выпускает из себя каких-то черных, изможденных людей… Потом раздастся призывной свисток, и все они снова пойдут на работу и исчезнут в пасти завода… Подземная работа в шахтах — это ад, которым наказаны люди за свои надземные грехи; люди еще при жизни побывали в аду».
Общение с заводчанами превратилось для Круковского в выслушивание их жалоб на беспросветную заводскую жизнь. Однажды, в теплый выходной, Круковский с рабочим Евлахом расположились в горах, где заводчанин излил душу:
«Завод втянул меня в себя, не справился я с ним, не одолел; на всю жизнь закрепостил меня, в нем и умру. Ты зверь!.. Ты чудовище!.. Ты огненная змея, высосавшая мою горячую кровь! Одним ты даешь богатство, роскошь, другим смерть! Я ненавижу тебя!»
Голос изменил ему; Евлах тяжело опустился на землю, опустил голову на руку и заплакал беспомощными детскими слезами».
Травелог Круковского — это не столько описание этнографических деталей быта, сколько исследование характеров и эмоций местных жителей.
Согласно справки, выданной Государственной Публичной библиотекой им. Ленина, перу М.А. Круковского принадлежат 24 названия изданных и переизданных книг. Значительную их часть представляют детские повести и рассказы – книги о бедных детях, детях труда, детях в борьбе с природой. С расчетом на юных читателей им подготовлен и выпущен и ряд более фундаментальных географических изданий.
В 1919 году, Круковский переехал в Сибирь. В городе Камне на Оби – в Алтайском крае, в 1920 году, группой учителей из отдела народного образования, был создан краеведческий музей. Михаил Антонович стал его первым директором. В 1933 году вместе с семьей он переезжает в Среднюю Азию, в Ташкент. И в 1936 году его не стало. Софья Карловна умерла в Ташкенте в 1943 г.
Скачать архив с коллекцией, насчитывающей более трехсот снимков Михаила Антоновича Круковского, сделанных в этнофотографическом путешествии по Южному Уралу в 1908 году можно
Все снимки, представленные в настоящей статье, были колоризированы в рамках проекта “Бердская слобода”.
