Т.Г. Шевченко, как бытописатель и историк Оренбургского края

„А какая благодатная земля!
Какие роскошные луга и затоны уральские!
И что же? Поселяне из города лук получают!

Как известно, малороссийский поэт Тарас Григорьевич Шевченко во время своей ссылки в Оренбургский край успел побывать не только в Оренбурге, но в Орске, Илецкой Защите, на Аральском море, в Гурьеве городке и в Новопетровском укреплении — на полуострове Мангышлак.

Примечание «Бердской слободы»: Авторский текст оставлен без изменений, старая (дореволюционная) орфография приведена к современному виду.

Колеся из конца в конец по обширному Оренбургскому краю, Шевченко нередко наталкивался на его бытовые особенности и попутно описывал их в своих литературных произведениях. Так как со времени Шевченко прошло уже немало времени, а жизнь не стоит на одном месте, то его бытовые заметки имеют в то же время и историческое значение. Насколько они интересны и важны для местной истории, можно видеть из тех отрывков, которые мы сейчас приведем здесь.

Т.Г. Шевченко. Новопетровское укрепление с Хивинской дороги. Тонированная бумага, карандаш, белила (12,3 × 33,5 см). [Новопетровское укрепление]. [1856 – 13.V 1857].

Вот как, например, описывает Шевченко словами одного из своих героев, в котором не трудно узнать самого автора, свое впечатление от Оренбурга:

«Солнце только что закатилось, когда я переправился через Сакмару, и первое, что я увидел вдали, это было розового цвета огромное здание с мечетью и прекраснейшим минаретом. Это здание называется здесь «Караван-сарай» (недавно воздвигнуто по рисунку А. Брюллова). Прямо за «Караван-сараем» мне открылся город, т.е. земляной высокий вал, одетый красноватым камнем, и неуклюжие сакмарские ворота, чрез которые я и въехал в Оренбург. На мой взгляд, в физиономии Оренбурга есть что-то антипатичное». («Поэмы, повести и рассказы» Т.Г. Шевченко, изд. 1888 года, стр. 214).
«Один вид Оренбурга, добавляет Шевченко про своего героя, наводил на него сон. Думал было просить перевода, ссылаясь на климат, но от основания Оренбурга не было еще человека, который бы жаловался на его климат. Климат отличнейший, хотя лук и прочие огородные овощи и не родятся. Но это, я думаю, больше от того, что все это добро из Уфы получают, для кого оно необходимо, а до Уфы, заметьте, не более, ни менее, как 500 верст». (Там же, стр. 220).

С такою же благодушной иронией описывает Шевченко и ближайшие окрестности Оренбурга с их ленивыми и некультурными обитателями.

«Однажды Ватя (Савватий Сокира), – говорит Шевченко, – скуки ради, посетил Каргалу. Все-таки, – думал он, – село, следовательно, не без зелени. И представьте его разочарование: дома, ворота, да мечети, а зелени только и есть, что кусточки крапивы под забором, а вонь такая, что он не мог и чаю напиться. Вот тебе и село! Ну, это не диво: сказано татарин, ему был бы кумыс, да кусок дохлой кобылятины, он и счастлив. Поедем в другую сторону. Поехал он в Неженку (это будет по Орской дороге). Что же? И там дома, да ворота, только мечетей не видно, но зато не видно и церквей… Постучал он в тесовые ворота; ему отворила молодка, недурная собой, но удивительно заспанная и грязная, не смотря на день воскресный.
– Можно у вас остановиться отдохнуть полчаса? – Спросил он.
– Можно, для ца не можно! – сказала она протяжно.
Он взошел на двор и хотел было в избу зайти, но на него из дверей пахнуло такой тухлятиной, что он только нос заткнул, на дворе расположиться было совсем негде.
Велел он своему вознице раскинуть кошму под телегой на улице, чтобы помечтать о блаженстве сельской жизни, пока лошади вздохнут. А между тем вышла к нему та самая заспанная, грязная молодка и, щелкая арбузные семечки, смотрела или, лучше сказать, ни на что не смотрела. Он повел к ней такую речь.
– А как бы ты мне, красавица, состряпала что-нибудь перекусить?
– Да рази я стряпка какая?
– Ну, хоть уху, например. Ведь у вас Урал под носом: чай рыбы пропасть?
– Нету ти: мы эфтим не занимаемся.
– Чем же вы занимаетесь?
– Бахчи сеем.
– Ну, так сорви пару огурчиков.
– Нету ти, мы только арбузы сеем.
– Ну, а еще что сеете? Лук, например?
– Нету-ти, мы лук из городу покупаем.
Вот-на, – подумал он, деревня из города зеленью довольствуется.
– Что же вы еще делаете?
– Калацы стряпаем и квас творим.
– А едите что? ,
– Калацы с квасом, покамест бахца поспеет.
– А потом бахчу?
– Бахцу.
Умерены, нечего сказать! И он замолчал, размышляя о том, как немного нужно, чтобы сделать человека похожим на скота. А какая благодатная земля! Какие роскошные луга и затоны уральские! И что же? Поселяне из города лук получают! И он не додумал этой тирады: извозчик прервал его, сказавши: лошади, барин, отдохнули». (Там же. Стр. 220–211).

Совсем иное впечатление получил герой Шевченко от станицы Островной, населенной хохлами…

«Подъезжая к Островной, он, по словам Шевченко, вместо серой обнаженной станицы увидел село, покрытое зеленью, и машинально спросил ямщика:
– Здесь тоже оренбургские казаки живут?
– Тоже, ваше благородие, только что хохлы.
Он легонько вздохнул.
– А почтовая станция здесь?
– Дальше, в Озерной…
– Там тоже хохлы живут?
– Нет-с, наши русские.
При въезде в село ему, действительно, представилась малороссийская слобода: те же вербы зеленые и те же беленькие в зелени хатки, и даже девочка в плахте и полевых цветах гонит корову. Он заплакал при взгляде на картину, так живо напомнившую ему его прекрасную родину»… (‘Гам же, стр. 222).

Особенно подробно и интересно, по нашему мнению, описывает Шевченко Орскую крепость, которой он отводит место в двух своих рассказах: «Близнецы» и «Несчастный». В первом из этих рассказов он пишет следующее:

«- А вот и Орская белеет, – сказал ямщик, как бы про себя.
Так вот она знаменитая Орская крепость, почти вслух проговорил я, и мне сделалось грустно, невыносимо грустно, как будто меня, Бог знает, какое несчастье ожидало в этой крепости, а страшная пустыня, ее окружающая, казалась мне разверстою могилою, готовою похоронить меня заживо.
Подъезжая к крепости, я думал (странные думы!), поют ли песни в этой крепости и готов был, Бог знает что, прозакладывать, что не поют. При такой декорации возможно только мертвое молчание, прерываемое тяжелыми вздохами, а не звучными песнями.
Подвигаясь ближе и ближе по широкому, едва зеленью подернутому, лугу, я ясно уже мог различить крепость: белое пятнышко—это была небольшая каменная церковь на горе, а красно-бурая лента — это были крыши казенных зданий, как то: казарм, цейгаузов и проч.
Переехавши по деревянному, на весьма жидких сваях, мостику, мы очутились в крепости. Это обширная площадь, окруженная с трех сторон каналом аршина в три шириною да валом с соразмерною вышиною, а с четвертой стороны — Уралом. Вот вам и крепость. Не даром ее киргизы называют «Яман-кала» (прим. плохой город). По-моему, это самое приличное ей название.
На месте этой «Яман-калы» предполагалось когда-то основать областной город. Хорош был бы город! Хотя правду сказать, и Оренбург малым чем выигрывает в отношении местности.
Вот что оживляло первый план этой сонной картины: толпа клейменых колодников исправляла дорогу для приезда корпусного командира, а ближе к казармам маршировали солдаты». (Там же, стр. 224—225).
«Крепость Орская, – добавляет Шевченко в своем рассказе «Несчастный», как нельзя более гармонирует с окружающею ее местностью: тоже однообразие и та же плоскость: от общего колорита выделялась лишь небольшая каменная крепостная церковь на горе, и при том, заметьте, на Яшмовой горе.
Под горою с одной стороны лепятся грязные татарские домики, а с другой — инженерный двор с казематами для каторжников; против инженерного двора длинное, низенькое бревенчатое строение с квадратными небольшими окошками — это батальонные казармы; они примыкали одним концом к деревянному сараю, называемому «экзерцис-гаус», а другим — выходили на четырехугольную площадь, украшенную новою каменною церковью и обставленную дрянными деревянными домиками. Где же самая крепость? Спросите вы. Я сам два дня делал такой же вопрос, пока на третий день, по указанию одного сторожила, не вышел в поле, по направлению к меновому двору, и не увидал едва приподнятой насыпи и за ней канала. Канал и насыпь сравнительно не больше того рва, каким у нас добрый хозяин окапывает свое поле. Вот вам и. второклассная крепость!». (Там же, стр. 690—691).

Прекрасно описал Шевченко и свое путешествие с казенным транспортом по киргизской степи, в которой ему пришлось увидеть: и степной мираж, и степной пожар и «святое дерево».

По своей художественности это описание так и просится в какую-нибудь хрестоматию. Вот оно:

«12 мая, – пишет Шевченко, – транспорт в числе 3000 телег и 1000 верблюдов выступил из Орской крепости. Первый переход с непривычки, может быть, я ничего не мог видеть и слышать, кроме облака пыли, телег, башкирцев, верблюдов и полуобнаженных верблюдовожатых киргизов, словом первый переход пройден был быстро и незаметно.
На другой день мы тронулись с восходом солнца. Утро было тихое, светлое и прекрасное, я ехал с передовыми уральскими казаками впереди транспорта за полверсты и вполне мог предаваться своей тихой грусти и созерцанию окружающей меня природы. Это была ровная без малейшей со всех сторон возвышенности и, как белой скатертью, ковылем покрытая необозримая степь. Чудная, но вместе с тем и грустная картина!
Ни кусточка, ни балки, совершенно ничего, кроме ковыля, да и тот стоит, не пошевелится, как окаменелый, ни шелесту кузнечика, ни чириканья птички, ни даже ящерица не сверкнет пред тобою своим пестреньким грациозным хребтом: все, кроме ковыля, умерщвлено, немо и все бездыханно. Только сзади тебя стонет какое-то исполинское чудовище – это двигающийся транспорт.
Солнце поднималось все выше и выше, степь как будто начала вздрагивать, шевелиться, еще несколько минут и на горизонте показались белые серебристые волны, и степь превратилась в океан-море, а боковые аванпосты начали расти, расти и мгновенно превратились в корабли под парусами.
Очарование длилось не долго. Через полчаса степь приняла опять свой безотрадный монотонный вид, только боковые казаки попарно двигались, как два огромные темные дерева.
Из-за горизонта начала показываться белая тучка. Я ужасно обрадовался этому явлению: все-таки разнообразие. Начинаю любоваться ею, а она, лукавая, вдруг расплывается в воздухе, то снова вдруг покажется из-за горизонта.
– Вишь ты, собаки, что выдумали! – проговорил один казак.
– А что такое, Дий Степанович? – спросил у него другой.
– Рази ослеп, не видишь—степь горит.
– И всамдель горит; вишь собаки!
Я стал внимательно всматриваться в горизонт и, действительно, вместо тучки увидел белые клубы дыма, быстро исчезающие в раскаленном воздухе. К полдню пахнул на встречу нам тихий ветерок, и я почувствовал уже легкий запах дыма.
Вскоре открылась серебряная лента Ори, и далеко выдавшийся к нам навстречу залив освежил воздух; я вздохнул свободнее, и пока транспорт раскидывался своим исполинским каре вокруг залива, я уже купался в нем.
Пожар был все еще впереди нас, и мы могли видеть только один дым, а пламя еще не показывалось из-за горизонта.
С закатом солнца начал освещаться горизонт бледным заревом. С приближением ночи зарево краснело и к нам близилось. Из-за темной горизонтальной, чуть-чуть кое-где изогнутой линии начали показываться красные струи и язычки.
В транспорте все затихло, как-бы ожидая чего-то необыкновенного… И, действительно, невиданная картина представилась моим изумленным очам: все пространство, виденное мною днем, как бы расширилось и облилось огненными струями почти в параллельных направлениях. Чудная, неописанная картина! Я всю ночь просидел под своей джеламейкою, любуясь огненною картиною…
В половине перехода, – продолжает Шевченко, – я заметил, что люди начали отделяться от транспорта, кто на коне, а кто пешком, и все в одном направлении. Я спросил о причине сего у ехавшего около меня башкирского «тюря», и он сказал мне, указывая нагайкой на темную точку: «амана аулья агач» («здесь святое дерево»). Это слово меня изумило: как! В этой мертвой пустыне дерево? И уж, конечно, коли оно существует, так должно быть святое.

Примечание “Бердской слободы”: Автор текста опустил описание дерева, которое сделал Т.Г. Шевченко: “Его называют еще “Джангыс-агач”, то есть “Одинокое дерево”. В самом деле, это было единственное дерево, встреченное на протяжении всего пути от Орска до Раима. Оно высилось верстах в двух влево от дороги, в небольшой ложбинке. Это был осокорь, или “черный тополь”, саженей пять в высоту и не менее двух саженей в обхвате у корня. На вершине находилось гнездо “тальги” – птицы из породы орлов”.

Ниже приведена акварель, Шевченко “Джангыс-агач”, сделанная им в этот день.

Т.Г. Шевченко. Джангис-агач. Бумага, акварель (13,6 × 22,4 см). [26.V 1848]. Государственный музей Т. Г. Шевченко АН УССР, Киев, инв. № г – 440.

За толпою любопытных и я пустил своего воронка. Действительно, верстах в 2 от дороги, в ложбине, зеленело тополевое старое дерево. Я застал уже вокруг него порядочную толпу, с удивлением и даже (так мне казалось) с благоговением смотревшую на зеленую часть пустыни. Вокруг дерева и на ветках его навешаны набожными киргизами кусочки разноцветных материй, ленточки, пасмы крашеных лошадиных волос и самая богатая жертва — это шкура дикой кошки, крепко привязанная к ветке.
Глядя на все это, я почувствовал уважение к дикарям за их невинные жертвоприношение. Я последний уехал от дерева и долго еще оглядывался, как бы не веря виденному мною чуду. Я оглянулся еще раз и остановил коня, чтобы в последний раз полюбоваться на обоготворенного зеленого великана пустыни. Подул легонький ветерок, и великан приветливо кивнул мне своей кудрявой головой, а я в забытьи как бы живому существу, проговорил «прощай!» и тихо поехал за скрывшимся в пыли транспортом»… (Там же, стр. 228-231).

Кроме Шевченко о том же «святом» или священном дереве в киргизской степи упоминает еще и М.Н. Галкин в своем труде: «Этнографические и исторические материалы по Средней Азии и Оренбургскому краю» (СПБ. 1868 г, стр. 167).

«Мы отдохнули, – говорить он, – под тенью известного в степи одинокого, иначе священного дерева, которое киргизы берегут пуще глаза и постоянно украшают разными обрезками пестрых материй»…

Этим художественным описанием «святого дерева» мы и окончим наши выдержки из произведений Т.Г. Шевченко, который является в них одновременно и бытописателем и историком Оренбургского края.

Как бытописатель, Шевченко особенно сильно подчеркивает лень и некультурность обитателей Нежинки, которые при всем богатстве местной почвы даже лук получают из города… Прекрасно обрисовал он и однообразие жизни в Орской крепости, которая, «как нельзя более», гармонирует с окружающей ее однообразной и плоской местностью.

Как историк, Шевченко сообщает иногда такие детали, для изучения которых пришлось бы теперь перерыть целые фолианты запыленных старых дел. Так, например, он указывает нам, что оренбургский «Караван-сарай» построен по рисунку архитектора А. Брюллова, и что оренбургский городской земляной вал был одет красноватым камнем.

Не менее ценным является и то характерное указание Шевченко, что Орская крепость была окружена «каналом аршина в три шириною, да валом с соразмерною вышиною». По этому, далеко не случайному, указанию можно судить и о том, какова была прежде и сама Оренбургская крепость…

Хотя название бытописателя и историка Оренбургского края может быть применено к Шевченко в очень ограниченном смысле, но тем не менее указанная нами сторона его произведении налагает, как нам кажется, на оренбургскую городскую управу прямую обязанность не откладывать более в долгий ящик свое благое намерение увековечить достойным образом память малороссийского поэта, который как мы сейчас видели, уделил немало места в своих произведениях не только Оренбургскому краю, но и самому Оренбургу.

Надеемся также, что и Оренбургская Ученая Архивная Комиссия, вообще чуткая к памяти историков Оренбургского края, сочтет своим нравственным долгом увековечить память Шевченко помещением его портрета в том музей, который она собирается строить в недалеком будущем. Не мешало бы, кстати сказать, поместить в этот музей всю литературу о Шевченко вместе с его собственными произведениями. Сделать это тем более необходимо, что в оренбургской городской общественной библиотеке нам не удалось найти даже дневника Шевченко, который, как известно был издан уже данным давно…

Священник Н. Модестов
Источник: Труды Оренбургской Ученой архивной комиссии №32, 1916 год, стр. 156-163