В нашей оренбургской истории есть эпизоды, изложение которых стало буквально хрестоматийным – на протяжении десятилетий в рассказах не менялось практически ничего – и потому для нескольких поколений наших земляков они воспринимаются как нечто само собой разумеющееся. К ним принадлежит и повествование об установлении в городе советской власти.

Набег белогвардейцев на Оренбург 4 апреля 1918 года. Репродукция с картины А. Панкратова. Источник: книга “Гражданская война в Оренбургском крае”, Чкаловское областное издательство (9 января, 36. Гостиный двор). 1939-1940 гг.

На снимке: Набег белогвардейцев на 4 апреля 1918 года. Репродукция с картины А. Панкратова. Источник: книга “ в Оренбургском крае”, Чкаловское областное издательство (9 января, 36. Гостиный двор). 1939-1940 гг.

Удивительно: прошло много десятилетий, уже и власти такой нет, но история остаётся в девственной нетронутости, и тиражируется вновь и вновь. Мы даже не замечаем, как традиционно расставляются акценты и даются «нужные» оценки: -де поднял «мятеж», а красные войска «освободили» Оренбург.  Упреждая вопрос – что, по истечении девяноста лет, вдруг кому-то захотелось сделать из лубочной картинки историю-скандал? – задам свой: а разве не пора наконец рассказать, как же оно было на самом деле?

В моём материале нет привлечения из ряда вон выходящих «разоблачающих» документов из каких-либо спецхранов, все источники были давно доступны. Но вот почему ранее не хотели узнать из них правду – вопрос не ко мне.

Конечно, я признаю, что упоминание в заголовке о «братве» есть элемент эпатажа, поскольку данное слово сегодня имеет вполне чёткую смысловую окраску, и кому-нибудь ощутимо, что называется, царапает глаз. Но подождите задыхаться в праведном гневе: какие намёки на святая святых! Параллели неуместны!

Исторические параллели, действительно, неуместны, но что поделать, если оренбургские большевики сами так себя называли? В воспоминаниях П. Кузнецова, увидевших свет в 1957 г., есть такой момент: после ареста в здании Караван-Сарая самозваного Военно-Революционного комитета в ночь на 15 ноября, арестованные подверглись допросу «на предмет политических пристрастий». Далее мемуарист писал:

«Казачий офицер грубо вталкивает меня из зала «суда» в соседнюю комнату. Здесь я увидел Данилова и Агаркова. – А! – вскрикнули они, – в нашем полку прибыло! Теперь, братва, будем ждать и других своих ребят».[1] 

События, о которых идёт рассказ ниже, произошли спустя два месяца…

Итак, как это известно всем, кто интересуется родной историей, советская власть в Оренбурге была установлена 18 января 1918 года после того, как контрреволюционный мятеж атамана Дутова был подавлен и в город вошли красногвардейские войска. Только следует, наконец, признать, что события тех дней совершенно не соответствовали романтизированной картине, которая была позднее создана в литературе и широчайшим образом растиражирована как действия спаянных дисциплиной и идейностью отрядов Красной гвардии под командованием чрезвычайного комиссара П. Кобозева, уполномоченного представителя законной власти против мятежников.

После так называемого установления советской власти в городе в первые дни было явное безвластие: неконтролируемые аресты, обыски, расправы с «контрреволюционерами». Примерно в час ночи 18 января на станцию прибыл первый эшелон красных – они разместились в Неплюевском училище. Немедленно был арестован городской голова эсер Барановский.[2] Командир одного из отрядов мичман С. Павлов телеграфировал в СНК:

«Вся контрреволюционная банда разбежалась. Произведены аресты главарей восстания. Завтра приступим к поголовному обыску…»[3]

С утра 18-го начался обход квартир и отобрание оружия. Левые газеты «Южный Урал», «Оренбургский край» и «Рабочая заря» были закрыты. Начались обыски и аресты лиц, причастных к обороне. Обыски велись и по окрестным населённым пунктам – так, 27 января в 1-м ауле был задержан один из лидеров эсеров А. Константинов.[4] Начались репрессии – на 18-м разъезде был расстрелян арестованный на ст. Платовка казачий генерал П.В. Хлебников, возвращавшийся с фронта к семье; он был обвинён «в сношениях с Калединым».[5] Тогда же было арестовано несколько офицеров, ученик железнодорожного училища 15-ти лет и один хулиган, пойманный при грабеже. На следующую ночь они были выведены за город и расстреляны.[6]

А. Коростелёв через несколько дней ответил со страниц «Известий Военно-революционного комитета» журналисту Н. Юдину, поведавшему об этом факте. Не отрицая гибели офицеров и мальчика, он попытался перевести разговор в иную плоскость, в свою очередь, упомянув о «многих человеческих жизнях» в ст. Донецкой, туманно пригрозив, что располагает некими доказательствами (о чём более никогда не упоминалось). Далее Коростелёв рассуждал о том, что жестокость в гражданской войне вещь естественная – «можно ли винить за это?» – и завершал сентенцией:

«ВРК за отдельные жестокости гражданской войны нести ответственность не может».[7]

Несколько позже местные эсеры в своей газете «Социалист-революционер» сообщали о 400 трупах расстрелянных и изуродованных людей, захороненных на местном кладбище за недели пребывания большевиков у власти. ВРК отреагировал на это очень быстро – газета была закрыта, руководители организации арестованы, но ответ на заявление, данный на страницах «Известий ВРК», сводился к тому, что всё сказанное есть «наглая фантастическая выдумка, беззастенчивая подлость».[8]

Позднее, в газетной публикации 1927 г. А. Коростелёв весьма выразительно определял первую неделю «самой горячей» – лишь к концу её «утихли первые всплески революционной волны».[9] Разношёрстные отряды, якобы входившие в группу Кобозева, – их называли «революционные добровольческие отряды»[10] – подчинялись только своим командирам.

Активный участник событий А. Закурдаев в неопубликованной рукописи «Борьба за власть» (1926 г.) приводил подробный перечень частей и состава Красной гвардии, наступавших на Оренбург:

  • самарский отряд рабочих до 300 чел. – из добровольцев, «стойких революционеров», под командованием т. Гавриленко;
  • смешанный из рабочих Мотовилихи и Самары – 300 чел., командир Камышев;
  • «Чёрная гвардия» – отряд самарских анархистов, 150 чел., командир Карасик;
  • «большой Бузулукский», «разнохарактерный»: небольшая кавалерия из Сызрани, 200 чел. Бузулукского гарнизона, 150 – бузулукская Красная гвардия;
  • артиллерия, которой командовал Ходаков;
  • 40 чел. технического вспомогательного поезда (командир Федотович);
  • авиация (два аппарата системы Фарман);
  • 60 чел. военно-полевого поезда;
  • 200 чел. добровольцев из Казани и Казанского гарнизона;
  • смешанный челябинский – 300 чел. под командованием Елькина – солдаты Челябинского гарнизона и железнодорожные рабочие.[11]

А 5 января в Самару прибыл летучий Северный отряд  матросов из Москвы под командованием мичмана Павлова – 600 чел.

Все названные группы, по мнению мемуариста, были идейными – даже о самарских анархистах было сказано, что они «были с нами солидарны за свержение буржуазной банды».

Казалось бы, при таком подробном повествовании данным должно быть полное доверие. Но есть основания для сомнений в точности – поскольку есть свидетельства и об иных отрядах.

Так, П. Кобозев, которого трудно заподозрить в предвзятости, упоминал о том, что первоначально единственной боевой частью, которую он смог привлечь из Сызрани, было 120 гвардейских царских улан.[12] А. Коростелёв писал о необходимости уплатить деньги ташкентским красногвардейцам.[13] В оренбургской прессе упоминался «I–й Северный Революционно–партизанский отряд имени Российской Федеративной Советской Республики»[14]

А 2 июня казачий Съезд объединённых станиц обсуждал мирное предложение от штаба «Железно-Дисциплинированного полка Коммунаров, 3-го полка Социалистической армии Рабоче-Крестьянского правительства и Союза Социалистов-Революционеров».[15]

В мемуарах В.Г. Климентьева есть рассказ о проходе на Оренбург вооруженного эшелона (!) максималистов и анархистов, возглавляемого некоей Марусей: «…нам необходимо во что бы то ни стало без задержки отправиться в Оренбург, чтобы помочь властям навести порядок» – заявила начальник отряда».[16]

Авторитетный историк гражданской войны Н.Е. Какурин в своей работе «Как сражалась революция» (1920-е годы) цитировал внутреннюю сводку Московского областного комиссариата по военным делам от 24 апреля 1918 г.:

«…присылаемые отряды в Оренбург не соответствуют назначению, так как среди них полная деморализация. Жлобинский отряд в количестве 500 человек берёт контрибуцию с казаков и делит её между собою».[17]

Есть упоминания об отрядах, прибывавших и позднее – так, во второй половине мая в город прибыл сводно-уфимский отряд под командованием М.В. Калмыкова.[18] Что их всех объединяло, какие лозунги ими провозглашались, теперь установить практически невозможно.

В итоге «город был переполнен» (А. Коростелёв).

Эксцессы на улицах, находящихся в полной бесконтрольной власти вооружённых людей, были массовым явлением. Мы располагаем только одним документом – выпиской из журнала № 3 медицинского совещания врачей оренбургского военного госпиталя от 23 января 1918 года:

«Около 10 часов вечера в госпиталь явились вооружённые люди… Прежде всего они обратились к дежурному писарю с требованием указать, где находится приёмная книга, кто из наших (большевиков) больных лежит в госпитале.

Неудовлетворившись его ответом, они потребовали к себе дежурного врача. Угрожая расстрелом, один из этой компании, назвавшись Лашневичем, то комиссаром, то членом Северного летучего отряда, то Ташкентского, стал требовать, чтобы он указал ему, где лежат юнкера, офицеры.

Получив ответ, что если юнкера и офицеры и лежали в госпитале, то часть их давно уже эвакуирована, часть разъехалась из города, потребовал, чтобы врач обошёл с ними отделения госпиталя.

Заставив врача под страхом расстрела идти впереди, они пошли во 2-е хирургическое отделение, где была допрошена большая часть больных, как русских, так и военно-пленных, бывших там на излечении: хорошо ли с ними обходятся врачи, сестра, фельдшер, всем ли довольны.

Не получив здесь благоприятный ответ, они отправились дальше и вошли во 2-е венерическое отделение, сказав по дороге, что им известно, как в этом госпитале травят солдат.

Войдя туда с криком – есть ли здесь казаки, потребовали, чтобы они выстроились и вышли к стене, причём, угрожая расстрелом, кричали, что шли ли они против большевиков и услыхав от них, что мы, казаки, вместе с вами, стали опрашивать больных, недовольны ли они чем-нибудь. Узнав, что они получают мало хлеба и из прачечной грязное белье, он (Лашкевич) стал кричать на врача и грозить расстрелом за такие непорядки. Когда же врач указал, что он не понимает в грязном белье или в том, что дают мало хлеба, и что этим ведает командный комитет – то крикнул на врача: «Молчать, не разговаривать», а к одному из бывших при нём, по-видимому, военнопленному, обратился: «Взять на мушку», и потребовал привести председателя командного комитета госпиталя.

Пока ходили за председателем, они направились дальше и пошли в офицерское отделение. Здесь опять под страхом расстрела требовали, чтобы дежурный врач указал, где находятся юнкера и офицеры, и узнав, что в одной из палат лежат два тяжело больных юнкера (с туберкулёзом), они направились в эту палату, говоря по пути, что с ними сейчас расправятся.

На уговоры врача, что это хронические больные, на фронте не участвовали – «комиссар» крикнул на врача:

«Молчать, не разговаривать, иначе расстрел!».

Войдя в эту палату, он сначала осмотрел одного больного – умирающего юнкера и, найдя, что от него остались кости да кожа, подошёл к другому тяжело больному и стал советоваться со своими спутниками, зарубить его или нет. После того как один из них сказал, что и этот скоро умрёт, они вышли из палаты. Оттуда зашли в соседние помещения  – отделения для арестованных. Застав там одного больного (военнопленного), «комиссар» стал спрашивать, на каком основании он лежит здесь, а не со всеми больными, и несмотря на указания врача, что это сумасшедший, каковых невозможно помещать в общие палаты, тем не менее, приказал немедленно перевести его в офицерское отделение, «где много свободных мест»…

На указания фельдшера, что этого больного лихорадит и ему назначена диета, «комиссар» сказал: «Ничего подобного», взял руку больного с локтевой её стороны и стал с видом знатока считать пульс, после чего с апломбом заявил, что в настоящее время пульс у больного 120 и температура, по-видимому, 38 или выше… Отсюда пошли в кожное отделение, где между прочим оказалась гитара, на которой «комиссаром» было приказано сыграть вальс… После этого он приказал приготовить ему лошадь…

Дежурному врачу на прощание было сказано, как хотелось бы убить доктора, только нет с собой револьвера; некоторые не могут видеть крови, а он-де любит и хладнокровно смотрит на кровь».[19]

В принципе существуют ещё несколько свидетельств о поведении «братвы», но достаточно обрывистых: так, В. Климентьев вспоминал об отряде Маруси:

«В Оренбурге… этот отряд слишком увлекался «покупкой» разных вещей в магазинах и уклонялся от получения боевой задачи».[20]

А. Коростелёв писал:

«Затем большую тревогу доставляли нам анархисты. …Они в городе начали захватывать отдельные склады, особенно винные частные склады, стали захватывать особняки, вооружились, а в некоторых местах и устроились довольно недурно, видимо, они ставили себе задачей жить прилично».[21]

А вот свидетельство Маслова:

«Наиболее надёжными и наиболее революционными были, по-моему, отряды матросов, несмотря на то, что они были заражены анархизмом. Они вели наиболее энергичную работу, они себя показывали храбрецами, но вместе с этим они-то и были, пожалуй, самыми развязными по отношению к кое-каким безобразиям. Я хочу указать на один факт. Во время одного из заседаний Губернского Исполнительного Комитета – высшего органа власти – вбегает в зал заседания один из матросов, вооружённый с ног до головы, ударяет по столу председателя и начинает обкладывать руганью, как только может, и когда председатель А.А. (Коростелёв) стал говорить, чтобы он был поосторожней, что это заседание Губисполкома, и когда выяснилось в чём дело, то оказалось, что ему не понравилось, что заседания проходят без часовых у дверей.[22]

Другой момент:

около часу в общежитие членов Губисполкома стали ломиться в дверь неизвестные люди. Члены Исполкома, которые все были вооружены винтовками, собрались отбивать атаку. Началась перестрелка. А потом оказалось, что это наш небольшой отряд матросов пришел искать белогвардейцев».[23]

Всё это не единичные случаи; в пользу того, что это была система – приказ финансового отдела ВРШ:

«Являться же в отдел гурьбой как это вошло в обычай, производить шум, беспорядок, выражаться неприличными словами и мешать служащим заниматься строго воспрещается, и виновные, замеченные в неприличном поведении, будут подвергаться строгой ответственности перед военно-революционным трибуналом».[24]

Победившие казачий «мятеж» добровольцы сами обеспечивали себя пропитанием, жильём, трофеями. А. Коростелёв позднее вспоминал, что в первые же дни была проведена «реквизиция золота»: в помещение ВРК

«везли и несли со всех концов – серебро, золото, бриллианты; несли все – и рабочие, и красногвардейцы, и женщины. Помню такой случай,  мне как раз пришлось принимать это все имущество, там была особая комната, помню, в ней стояло несколько сундуков и целая куча золота была навалена в углу. И вот помню, как какой-то солдат притащил в поле солдатской шинели бриллианты, золото, часы и т.п. и говорит: – «Где тут, товарищ, ссыпать?». Ссыпал он все это в угол»[25]

Нужно ли комментировать, откуда брались все эти ценности? И действительно ли всё отобранное у «буржуазии» сносилось в Комитет? Утверждение самого Коростелёва не вызывает доверия:

«Надо заметить, что ценность этого золота была такова, как о ней Ильич писал в своей статье: «Теперь, когда золото вообще может быть использовано для общественных уборных». Именно такими глазами смотрели мы тогда на это золото».[26]

Казачья уральская газета «Яицкая воля» приводила рассказ «интеллигентной особы, которой волей-неволей пришлось пережить в Оренбурге все время владычества красногвардейцев до 20 июня включительно и потому быть свидетельницей всех тех ужасов, какие в тот период времени велись красногвардейцами над городом и краем»:

«Параллельно с обысками производилась реквизиция, которая носила все признаки грабежа. Для реквизиции хотя и были выработаны известные правила, определяющие, что можно брать и чего нельзя, но красногвардейцами бралось все, что им нравилось: деньги брались до последней копейки, ценности в виде украшений отбирались безусловно, хотя по выпущенному им правилу можно было реквизировать золотые вещи лишь весом более 14 золотников; мука отбиралась свыше 10 фунтов; ткань отбиралась вся. Но кроме этих предметов отбирались и вещи, казалось бы, не подходящие к реквизиции, как например, ночные горшки, детские салазки и др. Таким образом, под видом реквизиции происходил обыкновенный грабеж, после которого все награбленное вывозилось и выносилось и продавалось на местном рынке; вслед за этим оцеплялся новым отрядом красногвардейцев и все награбленное и уже проданное вновь отбиралось».[27]

«В принципе, добровольцы стали теперь вроде как и не нужны – задача была выполнена, но в то же время избавиться от них было рискованно – противник ведь только отступил, но не был разбит, следовательно, надо было его преследовать, уничтожать его живые силы. В то же время у нас не было таких сил, с которыми мы могли бы преследовать далеко отступающих белогвардейцев. Территория тогда была очищена в радиусе верст на 35, не больше, а уже дальше сил у нас не хватало», – свидетельствовал А. Коростелев.[28]

Мемуарист рассказывал о городе в мае:

«В Оренбург приехали днём. Столица оренбургских казаков представляла настоящий военный лагерь. Оренбургский гарнизон состоял из отрядов боевых организаций и красногвардейцев. Город был на осадном положении, так как вблизи оперировали отряды казаков. Части, несущие гарнизонную службу, должны были быть в любую минуту готовы к боевым действиям. С наступлением темноты на улицах можно было встретить большие наряды конных и пеших патрулей; каждый стоявший в городе отряд считал своей обязанностью выслать патруль; связь между частями была слаба и это часто приводило к перестрелкам между патрулями, а на окраинах города перестрелка с казаками была постоянным явлением. В эту перестрелку ввязывались пулеметы, а иногда и бомбометы; на несколько выстрелов со стороны казаков караулы отвечали ураганным огнем, который с трудом удавалось остановить. Ружейная трескотня, мелкая дробь пулеметов была привычна обитателям Оренбурга. Только с наступлением света наступала как будто обыденная жизнь… Городскую жизнь днем ничто не нарушало. Только количество похорон даже на первый взгляд говорило, что город живет не совсем обычной жизнью. Днем производились похороны убитых за ночь в перестрелке и привезенных с передовых постов».[29]

Так что понять, почему ВРК приходилось с отрядами «боевых организаций» мириться, можно; впрочем, они в довершение ко всему были просто сильнее местных красногвардейцев. Но выход искать было надо.

Одним из путей было издание разного рода приказов по дисциплине – но это было неэффективно; другой – попытка создать единый управляющий центр. Выстраивание собственной военной власти началось ВРК не позднее 28 января. Тогда Комитет назначил Ходакова «командующим всеми Военно-Революционными войсками Оренбургской губернии». Пояснялось, что его распоряжениям должны подчиняться все воинские части и Красная гвардия.[30] Явно имелись в виду прежде всего те отряды, которые имели своих командиров ранее, до Оренбурга. Именно их и пытались поставить под контроль – поскольку своими войсками губерния никак не располагала. И, наконец, третий путь – создание собственных вооружённых сил с тем, чтобы не зависеть от пришлых.

До конца апреля с газетных страниц звучали призывы к добровольцам. А 14 мая появился приказ губисполкома и Военно-Революционного штаба о мобилизации рабочих и служащих всех заводско-фабричных предприятий г. Оренбурга и железных дорог Ташкентской и Орской.[31] В адрес уклоняющихся зазвучали угрозы. Резонно поставить вопрос – почему так скоро добровольчество было заменено на мобилизацию?

Формируемые добровольческие отряды поначалу именовались «легионами». Весьма показательны слова Маслова:

«Два слова о наших красных отрядах – легионах периода 1918 года. Некоторые товарищи говорили, что наши отряды состояли в большинстве из отбросов, из темного элемента. Такое мнение было абсолютно неправильно. Правильнее будет, если мы скажем, что в отрядах были лица далеко не из честного элемента и даже с уголовным прошлым, и мы звали в отряды всех, кто желает бороться за советскую власть, мы нуждались в то время в первую очередь в количественном составе вооруженных сил, а при массовом наборе, особенно в условиях, когда служба в отрядах подвержена ежедневным возможностям вооруженной борьбы с белогвардейцами, неизбежно должна попадать часть людей не только чуждых, но и вредных для Красной армии. Этот элемент зачастую совершал непозволительные действия. Было много случаев грабежей, насилий, были случаи совершенно невинных расстрелов. Это, конечно, позорило славное имя красногвардейцев, но вместе с этим эти отряды героически сражались с бело–бандитами. Сколько было случаев, когда наши отряды почти целиком отдавали свою жизнь на советских позициях. Наши красные отряды, несмотря на имеющихся в рядах нечестных и даже вредных элементов, сыграли огромную роль. За ними остается громадная заслуга в деле борьбы с белогвардейщиной в Оренбургском крае. Без этих отрядов, в окружении белогвардейским казачеством, было бы невозможно или крайне тяжело вести борьбу за укрепление советской власти».[32]

И далее он замечал:

«Из всех этих отрядов наиболее надежным был отряд матросов – Павловского, но они были в высшей степени озорные». Расстрелы, грабежи и тому подобное – определяемое как озорство! Впоследствии Коростелёв заявлял, что «в первые же дни после набега нам приходилось принимать колоссальное усилие, чтобы самосудов не было. Конечно, самосуды были, но фактически это были не самосуды, а борьба на улице».[33]

Определить, какие бесчинства совершали пришлые «добровольцы», а какие «свои» красноармейцы, сложно, да и нет смысла, ибо независимо от того, кто конкретно был виноват, в целом это создавало нездоровую атмосферу погружённого в бессмысленный и бесконтрольный террор города.

Косвенно это подтверждается теми же приказами и распоряжениями ВРК и военно-революционного штаба. Значительное число приказов (преимущественно ВРШ), так или иначе касавшихся дисциплины, – и есть показатель творимых в городе бесчинств. Внимательное ознакомление с документами позволяет увидеть те отрицательные моменты, которые были характерны для занятого красными города:

«…нередко наблюдаются случаи посещения воинскими чинами Красной армии и гвардии Российской Федеративной Советской Республики кинематографов и театров, не покупая билетов на места, а занимают таковые бесплатно»[34]; «за последнее время участились случаи быстрой езды по городу как на автомобилях, велосипедах, так и на лошадях.[35]

Так, заявление ВРК, что «всякое вторжение» в здания гимназий военного ведомства, «а также нападение и оскорбление их питомцев на улицах строго воспрещается и будет преследоваться», говорит прежде всего о том, что таковое имело место.[36]

Приказы свидетельствуют:

«Участились случаи насилия красноармейцев над военнопленными»[37]; «наблюдаются случаи, и весьма частые, что красноармейцы, гуляя по городу в местах большого скопления публики, носят за поясом бомбы».[38]

Практически постоянно повторялись призывы пресечь «бесцельные и ненужные по городу выстрелы»; «не делать ни одного выстрела без надобности»; «прекратить навсегда стрельбу в воздух … с целью озорства»; прекратить стрельбу по проводам.

Констатировались как массовое явление «самочинные обыски и аресты», «реквизиции домов и жилых помещений»: «начальниками некоторых отрядов, оперирующих на фронте, накладываются на население контрибуции и производятся всевозможные реквизиции и конфискации».

Серьёзной проблемой стало бесконтрольное пьянство – судом трибунала угрожали за «появление на улицах и в общественных учреждениях в нетрезвом виде» (одновременно угрожая трибуналом владельцам предприятий «за продажу, укрытие и допущение распития спиртных напитков» (2 марта).

А 10 апреля в приказе ВРШ вновь говорилось о недопустимости «появления на улицах красноармейцев и красногвардейцев в пьяном виде и производства ими в таком виде самочинных обысков и арестов».

Обращает внимание, что теперь кары объявлялись не этим красноармейцам, что было бы логично, но «лицам, занимающимся тайной торговлей спиртных напитков», «шинкарям». Видимо, ВРШ запретить торговлю и потребовать «имеющиеся спиртные напитки немедленно сдать в ближайшие участки Военно-Народной охраны» казалось легче, нежели обуздать стихию красноармейцев, усилив дисциплину.

То же было и позднее – раздавались угрозы за «злоупотребления при выписке спирта не врачами и не для нужд медицины», расстрелом грозили «лицам, замеченным в продаже спиртных напитков, а также владельцам тех гостиниц и ресторанов, где будет производиться пьянство» – но никак не пьющим красноармейцам.

В мае ВРШ фактически признал, что самосуды на улицах «имеют место чуть ли не каждый день». Ласково назвав таковые «печальным явлением», совершающимся «по большей части под влиянием опьянения», штабисты приказывали виновных «преследовать как врагов народа и революции и немедленно передавать полевому суду».[39]

Кто творил все эти бесчинства? Вовсе не белые или казаки – местная пропаганда и не пыталась обвинять их. Творили те, кто находился в городе – то есть «красные».

Понятно, власти пытались объясниться – так на чрезвычайном съезде трудового казачества 1-го округа 2 мая 1918 г. Кичигин разъяснял, что «под флагом большевиков зачастую совершают преступные деяния разные вооруженные темные личности с уголовным прошлым…».[40]

Даже если допустить такое, то получается, что большевики не имели сил пресечь эту преступную деятельность…[41]

Достаточно показателен в этом смысле приказ № 4 по I–му Северному Революционно–партизанскому отряду. В нем сообщалось о расстреле командующего отрядом и его помощника. В вину было поставлено:

  • угрозы членам Военных штабов г. Оренбурга разгоном и расстрелом;
  • оскорбление, брошенное всем товарищам руководителям Советской власти;
  • снятие бриллиантовых серёжек с расстрелянной контрреволюционерки;
  • угрозы товарищам красноармейцам отряда расстрелом» и т.д.[42]

Самое интересное – приговор был вынесен по приговору «всех товарищей красноармейцев отряда», но не органов местной Советской власти. А между тем было обязательное постановление ВРШ ещё от 4 апреля:

«Лица, уличенные в грабежах, воровстве, пьянстве, будут караться смертной казнью».[43]

Создаваемые легионы достаточно скоро были распущены – последний приказ о наборе туда был 30 апреля, а потом приказ от 9 мая говорил об их роспуске, как о свершившемся факте. Недели хватило, чтобы «некоторые красноармейцы-легионеры бежали, захватив с собою имеющиеся у них оружие и мандаты, благодаря чему в настоящее время являются случаи самочинных обысков, арестов, реквизиций и убийств». Не имея, видимо, своих сил, Военный штаб предлагал «всем, кому придется столкнуться с такими личностями, немедленно их обезоруживать».[44]

Маслов вспоминал:

«Велась ли борьба против неверных, подчас – безобразных действий – велась, и велась довольно энергично и твердо. Вы помните, что этот вопрос неоднократно подвергался обсуждению Губисполкома. Я помню, когда Губисполком форменно судил действия т. Щетининой, которая оперировала с отрядом в Петровске. На этом заседании предполагалось  расстрелять Щетинину за те действия, которые творил под ее руководством отряд. Конечно, этого не совершилось, да и не за что было применять такое суровое наказание. Мы знаем, что т. Щетинина впоследствии была хорошим работником: работала на фронте, работала в партийном комитете.[45]

Бесчинства пришлых «добровольцев» усугублялись бесчинствами местных, но ещё более – «своим» террором и карательными экспедициями, которые осуществляла сама власть, именовавшая себя «советской». Значительную роль в этом сыграл С. Цвиллинг, постоянно привносивший своими публичными выступлениями агрессивный настрой во все начинания. Достаточно процитировать его заявление на собрании Совета рабочих депутатов 2 марта:

«Мы вынуждены принять по отношению к буржуазии и контрреволюционерам беспощадную тактику, ибо они в свою очередь ведут также политику беспощадного истребления рабочего класса. Жестокости, принимаемые нами, вызываются исключительной необходимостью в целях торжества идей рабочего класса… Чем гибнуть от рук буржуазии всему рабочему классу, пусть лучше гибнет вся буржуазия».[46]

Важным подспорьем в деле снабжения советских войск были контрибуции, взимаемые с ближайших населённых пунктов  – казачьих станиц. Дело в том, что Оренбург был как бы окружён территорией казачьего войска. Постепенно контрибуции из единичных фактов превратились в едва ли не повседневную практику. Начиная с февраля из города по окрестным станицам совершались рейды для установления советской власти на местах – специальные отряды формировались из рабочих предприятий Оренбурга.

Маслов позднее констатировал:

«Вооруженные отряды, которые были организованы по всей губернии, были той организацией, которую в то время ненавидело большинство крестьянства. Вы помните, какая была уйма жалоб на эти отряды. Их зачастую называли грабителями, потому что отряды были той силой, которая способствовала проведению ряда мероприятий и распоряжений советских органов, направленных в деле помощи бедноте, в наделении землей бедноты на одинаковых правах со всеми живущими гражданами, а также в дело экспроприации части имущества у кулаков, купцов, помещиков и передаче его бедноте, вдовам, сиротам и вообще неимущим. Такое, конечно, не могло удовлетворять значительную группу крестьянского населения, а если принять во внимание, что указанные отряды зачастую в своих действиях переходили границы приличия, перегибали палку: отбирали имущество, когда это не нужно было делать, при этом производили массовые аресты, держали под большим страхом арестованных, безусловно, недовольство ими было большое».[47]

И далее он признавал: «эти отряды были первой властью на местах».[48]

В марте 1918 г. казачьи партизаны в ультимативной форме потребовали от ВРК покинуть Оренбург. Ответом было взятие заложников:

«…на закрытом заседании Военно-Революционного Комитета этот ультиматум мы обсудили и решили немедленно арестовать человек 100, а если можно и больше, офицеров как заложников и посадить их, а на другой день поместить этот самый ультиматум белогвардейцев в печати и наш ответ …за каждого убитого мы расстреляем 10 заложников. В ту же ночь произвели мы аресты» (А. Коростелёв).[49]

В ночь с 17 на 18 марта вся Форштадтская станица была оцеплена и подвергнута повальному обыску, около 100 чел. было арестовано и объявлено заложниками. С 23 марта, по свидетельству очевидцев, в городе началась настоящая «охота на казаков».[50]

Массовость случаев убийств казаков именно 23-го позволяет предположить за всем этим организованное начало. Не помогали и удостоверения, ранее выданные советской властью о том, что этот человек не имеет отношения к контрреволюции. Так, был застрелен есаул С. Полозов, инвалид германской войны,[51] потом есаул Забайкальского казачьего войска В. Попов.

Поначалу ему и его семье объявили об аресте, а когда жена бросилась следом, то на улице увидела раздетое тело застреленного мужа и одного из красногвардейцев, одевающих его брюки.[52] Расстрелян и тут же раздет мародёрами был и старый полковник С. Вержболович.[53]

Убит был 70-летний казачий генерал Качуров – квартира его в течение четырёх дней была объектом грабежа – красногвардейцы переодевались тут же, оставляя свои обноски.[54]

Был убит на улице пожилой и больной полковник Никитин – идти он уже не мог, а возможности довезти не было – и он был расстрелян красногвардейцами на глазах прохожих.[55] Убивали исключительно за принадлежность к казачьему сословию – причём это были преимущественно инвалиды, пожилые, больные люди.

Затем, в ночь с 3 на 4 апреля партизаны сделали набег на Оренбург, но вскоре были вынуждены отойти.[56]

После того как красные восстановили контроль над городом, ненависть, подозрительность, страх вновь всколыхнулись – и как следствие, начались вновь расправы над казаками. Даже в конце апреля со страниц прессы властям приходилось обращаться с призывом «не пятнать красного знамени, гнать мародеров из рядов Красной армии».[57]

Особая расправа творилась в казачьей станице Форштадте, причём продолжалась она три дня. Последовал ряд «антиказачьих» действий: Форштадтский совет был переименован в Совет Посада. Было объявлено о реквизиции имущества «у буржуев и беженцев, кои являлись главными участниками при набеге казаков» – мебели, разной утвари, сельскохозяйственных орудий. Логика была такова: всё равно владельцы не вернутся, а вернутся, всё тоже будет конфисковано.[58]

Совершались облавы на Бёрдинскую станицу – «отбиралось оружие, арестовывались скрывающиеся офицеры».[59] Проводились аресты священников казачьих приходов[60], а также вообще по станицам: только 12 мая из пос. Черкасского в тюрьму было привезено 40 казаков, арестованных «за несочувствие советской власти».[61] Участились расстрелы «враждебных элементов», контрибуции и реквизиции.

Наиболее жёсткие и беззаконные угрозы звучали в ультиматумах Военно-Революционного штаба к казакам: станицы будут «без выяснения и разбора виновных и невиновных сметаться с лица земли силою оружия революционных войск»[62]; «расстреливать артиллерийским огнем и снарядами и удушливыми газами за все нарушения станицы и поселки… За все нарушения или убийства красногвардейца и нападения будет караться расстрелом всей станицы и поселка; за одного убитого будет убито сто человек».[63] И эти угрозы действительно были исполнены.

Советские отряды вели себя в Оренбурге как оккупанты на чужой территории, как временщики, заведомо знающие, что им тут не оставаться. Жестокость красных в отношении казачества, стремление последних освободить центр казачьего войска – Оренбург привели к тому, что большевики не обрели поддержки за пределами города.

В ночь с 26 на 27 мая началось выступление чехословацкого корпуса. В мае-июне советская власть пала в Челябинске, Троицке, Самаре, Бузулуке. К середине мая Оренбург оказался в кольце. Красные были вынуждены оставить город. Далеко не все рабочие города были готовы за него сражаться. Эвакуация началась 30 июня. 2 июля Красная гвардия ушла из Оренбурга. Из 700 вооруженных рабочих отступило 152 чел.[64] Часть красных под командованием Краснощёкова пошла на Орск, прочие – эшелонами (105 эшелонов) в Актюбинск. 3-го, поздней ночью, Оренбург был оставлен.

По сути, повторились события полугодовой давности – боевых действий в городе почти не было. К утру в Оренбург вошли казачьи партизаны – было объявлено, что советская власть низложена «именем Всероссийского Учредительного собрания».

Примечания:

[1] За власть Советов. – Сб. восп. – Чкалов: Чкалов. кн. изд-во, 1957. – С. 109.
[2] Оренбургский казачий вестник. – № 19. – 1918.
[3] Цит. по: в Оренбуржье (1917 – 1919 гг.). Док-ты и мат-лы. – Оренбург: Оренбург. кн. изд-во, 1958. – С. 33.
[4] Вестник Народного дела. – № 4. – 30.1.1918.
[5] Оренбургский церковно-общественный вестник. – № 6. – 4.2.1918.
[6] Рабочая заря. – № 17. – 21.1.1918.
[7] Известия. – № 4. – 26.1.1918.
[8] Известия. – № 33. – 20(7)3.1918.
[9] Смычка. – 1927. – 7 ноября. Кстати, в переиздании этой статьи «С.М. как революционер» в сборнике воспоминаний 1957 г. эта фраза была опущена. – Д.С.
[10] Известия Оренбургского военно-революционного комитета – № 1. – 23.1.1918
[11] Центр документации новейшей истории Оренбургской области (ЦДНИОО). Ф. 7924. Оп. 1. Д. 180. Л. 56-59. Но вот иные данные: «Всего в его (Кобозева) достаточно разношерстный отряд под командованием бывшего штабс-капитана Масальского входили: самарский отряд в 300 чел. – рабочие завода им. Масленникова, командир Гавриленко; 300 чел. рабочих Перми, Мотовилихи и Иващенкова (Чапаевск); отряд самарских анархистов в 150 чел., командир Карасик; бузулукский смешанный отряд (120 сабель – отряд кавалерии из Сызрани, рота пехоты в 20 чел., 150 чел. Красной гвардии); отряд артиллерии – командир и наводчик Ходаков, казанский отряд в 200 чел., составленный частью из солдат казанского гарнизона, частью из красногвардейцев; челябинский смешанный отряд в 300 чел., командир Елькин. (Машин М.Д. Оренбургское и уральское в годы гражданской войны. – Саратов: изд-во Саратов. ун-та, 1984. – С.64-65.) Расхождения более чем возможны – вероятнее всего, никто тогда никого не учитывал – для этого нужна сильная власть, а её как раз не было. – Д.С.
[12] За власть Советов. – С. 29.
[13] Самарский областной государственный архив социально-политической истории (СОГАСПИ). Ф.3500. Оп.1. Д. 233. Л.2 об.
[14] Известия Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. – № 63. – 27.4.(14.4.) 1918.
[15] Государственный архив Оренбургской области (ГАОО). Ф. 1912. Оп. 1. Д. 7. Л. 51-52.
[16] Филиал ГАОО в г. Бузулуке. Ф. 389. Оп. 1. Д. 10. Л. 73.
[17] Какурин Н.Е. Как сражалась революция. – Т. 1. 1917-1918 гг.– М.: ИПЛ, 1990. В октябре 1918 г. атаман Дутов, выступая на Круге, особо указал: «Знаменитый Жлобинский отряд весь уничтожен. Осталось только семь человек» (Александр Ильич Дутов. – С.65.). – Д.С.
[18] Баландин. уральского партизана (1918 г.). // Пролетарская революция. – 1926. – № 8(55)). – С. 164.
[19] ГАОО. Ф. 2418. Оп. 1. Д. 47. Л. 1-2. Орфография и стиль подлинника.
[20] Филиал ГАОО в г. Бузулуке. Ф.389. Оп.1. Д.10. Л.73.
[21] СОГАСПИ. Ф.3500. Оп.1. Д.233. Л.3.
[22] Вариант свидетельства Маслова: «Его же Губернский Исполнительный Комитет – высший орган власти заседал, в это время влетает один матрос, вооруженный с ног до головы. Подходит к столу, хлопнул по столу кулаком, выругался как следует и говорит: «Вы что здесь сидите?». А.А. начинает его уговаривать, что это Губернский Исполнительный Комитет, что это высшая власть в городе и т.д., тогда этот матрос говорит: «Я ругаюсь потому что вы, верховная власть заседаете, а ни одного часового у двери нет» [СОГАСПИ. Ф. 3500. Оп. 1. Д. 233. Л. 39 об.]. – Д.С.
[23] СОГАСПИ. Ф.3500. Оп.1. Д.233. Л.29. Обратим внимание на деталь: «членов исполкома» – иными словами, происходило это никак не ранее 25 марта, когда исполком был создан. «Советская» власть в городе с января; два месяца спустя ходят и ищут белогвардейцев? – Д.С.
[24] ГАОО. Ф.2418. Оп.1. Д.29. Л.30 об.
[25] СОГАСПИ. Ф.3500. Оп.1. Д.233. Л.2 об.
[26] Там же.
[27] Яицкая воля. – №148. – 8(21).8.1918.
[28] СОГАСПИ. Ф.3500. Оп.1. Д.233. Л.2.
[29] Баландин. уральского партизана (1918 г.). // Пролетарская революция. – 1926. – № 8(55)). – С.164-165.
[30] Известия Оренбургского военно-революционного комитета. – №6. – 28.1.1918.
[31] Известия Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. – № 71. – 14(1).5. 1918.
[32] СОГАСПИ. Ф.3500. Оп.1. Д.233. Л.29.
[33] СОГАСПИ. Ф.3500. Оп.1. Д.233. Л. 4 об. К сожалению, документы говорят, что это явление имело место на всём протяжении существования «советской власти» в Оренбурге. – Д.С.
[34] Известия Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. – № 67. – 5.5.(22.4.) 1918.
[35] Известия Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. – № 67. – 5.5.(22.4.) 1918.
[36] Известия Оренбургского военно-революционного комитета. – № 6. – 28.1.1918.
[37] Известия Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. – № 68. – 10.5.(27.4.) 1918.
[38] ГАОО. Ф. 2418. Оп. 1. Д. 29. Л. 3.
[39] Известия Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. – № 79. – 24(10).5. 1918.
[40] ГАОО. Ф.2990. Оп.1. Д.201. Л.47.
[41] Они просто вынуждены были воспринимать их как нечто разумеющееся: так, П.С. Демин вспоминал: «Ко мне пришли, имеющие новостройские клички «Халим», «Желток» и «Седой», которые были выпивши и вооружены. Они сообщили, что на ул. Дегтярной, недалеко от меня, скрывался казак–дутовец, которого надо взять… На площади около Брагиной мельницы пьяные «красногвардейцы» – Халим, Седой, Желток хотели расстрелять (его)». – Д.С.
Набег казачьих партизан на Оренбург 3-4 апреля 1918 г.: опыт исторической реставрации. // Историко-литературный альманах «1743».– Вып.5. – Оренбург, Оренбургская губерния. – 2006. – С.78.)
[42] Известия Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. – № 63. – 27.4.(14.4.)1918.]
[43] Известия Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. – № 45. – 4.4.(22.3.)1918.
[44] Известия Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. – № 69. – 11.5.(28.4.) 1918.]
[45] СОГАСПИ. Ф.3500. Оп.1. Д.233. Л.29-29 об.
[46] Известия. – №24. – 6.3.(21.2.).1918.
[47] СОГАСПИ. Ф. 3500. Оп. 1. Д.233. Л. 27 об.
[48] СОГАСПИ. Ф. 3500. Оп. 1. Д. 233. Л. 39 об.
[49] СОГАСПИ. Ф. 3500. Оп. 1. Д. 233. Л. 3.
[50] Рабочее утро. – № 41. – 18 (5).7.1918.
[51] Вестник Народное дело. – № 26. – 19(6).4.1918.
[52] Вестник Народное дело. – № 20. – 12(30).4.1918.
[53] Вестник Народное дело. – № 26. – 19(6).4.1918.
[54] Вестник Народное дело. – № 27. – 20(7).4.1918.
[55] Вестник Народное дело. – № 21. – 13 (31).4.1918.
[56] См подробнее: Сафонов Д.А. Набег казачьих партизан…
[57] Известия Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. – № 60. – 24(11).4.1918.
[58] Голос трудового казачества. – № 3. – 7(20).4.1918.
[59] «Орлес» на страже революции. (Очерки и воспоминания). – Оренбург, 1924. –  С.5.
[60] Оренбургский церковно-общественный вестник. – №12. – 28 (15).4. 1918.
[61] Вестник Народное дело. – № 41. – 14(1).5.1918.
[62] Известия Оренбургского губернского исполнительного комитета Советов рабочих, крестьянских и казачьих депутатов. – № 48. – 10.4.(28.3.)1918.
[63] Вестник Народное дело. – № 15. – 3.(21).4. 1918.
[64] Орлес» на страже революции. (Очерки и воспоминания). – Оренбург, 1924. – С.6.

Автор: Сафонов Дмитрий
Источник: Гостиный Двор №24, 2012

, , , , , , , , , , , , ,

Уважаемые посетители сайта, уже много лет «Бердская слобода» является некоммерческим проектом, который развивается исключительно на деньги создателей.

Несмотря на то, что сайт некоммерческий, для его развития и поддержания работоспособности необходимы постоянные денежные вливания. Это не только оплата работы технических специалистов, хостинга, дискового пространства, продления доменных имен, но и приобретение некоторых документов, попадающих в нашу коллекцию из архивов и от частных лиц.

Перевести средства на развитие проекта «Бердская слобода» можно воспользовавшись формой, размещенной ниже:

Подписаться
Уведомить о

0 комментариев
Межтекстовые Отзывы
Посмотреть все комментарии
0
Оставьте комментарий! Напишите, что думаете по поводу статьи.x