На рубеже XIX-XX веков в России складывается показательное противоречие: чем тревожней, горестней и сумбурней становится мировосприятие интеллигенции, тем больше возникает юмористических и сатирических журналов. «Весёлые издания» появляются словно в противовес безрадостным общественным настроениям, ведь «если песня помогает жить, то юмор помогает выжить».
Есть журналы, которые можно обозначить удобным термином «ангажированные» — озабоченные социальным переустройством, радикальные, позволяющие себе высмеивать государственный аппарат. К ним относятся «Зритель» Ю.К. Арцыбушева (его продолжение — «Журнал» и «Маски»), «Адская почта» Е.Е. Лансере, «Жупел» Е.Н. Гржебина, «Буровал» В. Турка.
Бурное оживление общественной сатиры началось с 1904 года. Рождаются социал-демократические обличительные издания и рабочая пресса (журналы «Жало», «Свобода», «Митинг», «Топор», «Балда», «Девятый вал»), безоговорочно политические в любой сатирической публикации. Есть и сторонящиеся политики «Стрекоза», «Будильник», «Шут», «Осколки», «Развлечение», «Волна», «Кривое зеркало». Великолепный же «Сатирикон» свободен одновременно и от тенденциозной социальности, и от замкнутости в кругу подчёркнуто безобидных тем.
Два направления — политическое и аполитичное — прослеживаются и в оренбургской сатирической и юмористической периодике. В 1901 году в «Оренбургской газете» выступает с очерками некий Р.Т., и проблематика, волнующая его, — это сфера образования, культуры, языка.
В фельетонах автор рассуждает о готовящейся реформе правописания, требуя изгнать «лишние буквы», иронизирует над книгой Лесгафта «Школьные типы», описывая в рассказе «Что делать с Васей?» мальчишку-сорванца и уверяя, что Лесгафт назвал бы этого ребёнка либо дегенеративным, либо психопатическим. Фельетоны Р.Т. актуальны, но не замахиваются ни на что из разряда высокочтимых понятий.
А в «Оренбургском листке» в 1906 году печатается сатира наподобие анонимной «Сказки о добром начальнике, лисьем хвосте и четырёх мальчиках», содержащей намёки на манифесты и правительственные решения, дающей аллегорические портреты важных государственных лиц. Действие разворачивается в городе, за которым была «пустыня и конец света» (несомненно, Оренбург). В фантасмагорическом сюжете сказки, где у инженера обнаружили лисий хвост, а все вихрастые принялись состригать свои вихры, угадываются конкретные деятели и обстоятельства: так, например, премьер-министр граф С.Ю. Витте именовался в кухонных разговорах «лисом».
Самым бесстрашным сатирическим изданием в Оренбуржье был журнал «Кобылка», самым нейтральным — «Пыль», примечателен также юмористическо-литературный журнал «Саранча», текст которого двуязычен: на русском и частично на татарском языке (редактор — И.А. Александров, затем Е.И. Бурцев).
Через сотрудников «Кобылки» и «Саранчи» поддерживались связи с сатирическими журналами других городов: с томскими «Бубенцами», «Ершом» и «Осами», где в 1906–1907 годах печатался А.А. Мокшанцев, с «Брызгами» из Владивостока и «Туркестанским скорпионом» из Ташкента через И.Г. Гольдберга (редактор последнего журнала Н.В. Тугарина за направление своего издания была оштрафована).
Норовистая «Кобылка» прожила меньше года. Редактор-издатель А.А. Мокшанцев начал выпускать журнал в 1906 году, вышло 32 номера — 31 обычный и экстренное прибавление (номер под названием «Сыпучий»). Редактор дважды привлекался к судебной ответственности, в июле 1906 года Оренбургский окружной суд его оправдал, но в результате второго процесса, в ноябре 1906-го, издание запретили окончательно. Кроме того, 4‑й и 17‑й номера «Кобылки» конфисковывались местной администрацией. Среди авторов — И.Г. Гольдберг, Е.В. Кузнецов, П.Ф. Лукина, В.А. Плотников, М. Сергеев, П.Н. Столпянский, П.И. Чеурский и сам А.А. Мокшанцев.
Даже по обложке журнала чувствуется его дерзкий стиль: на ней изображено насекомое боевого вида, возле рисунка — девиз «Плевелы, иду на вы!» и постскриптум: «Швейнфуртская зелень на неё не действует». Преобладающие жанры — стихотворный фельетон, зарисовка, сатирическое обозрение, эпиграмма и то, что в современных изданиях обозначается рубриками «Реплика», «Печальный сюжет» или «Однако…», — лаконичное и язвительное замечание по поводу чего-либо, вызвавшего у автора возмущение или неприязнь. Только сейчас материалы этих рубрик излагаются прозой, а в «Кобылке» можно прочесть поэтическое «однако…», такое, скажем:
«В России всё тихо» (из заграничной корреспонденции).
Тихо! Отряд за отрядом мчатся в деревни казаки… Тихо! И огненным рядом сёла пылают во мраке… Тихо! И льются обильно ссылки, аресты и казни… Тихо! Крамола бессильна! Спи, гражданин, без боязни!»
(«Кобылка», 1906, 26 февраля).
Автор этой миниатюры, пишущий под псевдонимом Пипин-Короткий, строит свои произведения по правилам парадокса, сталкивая факты, ситуации и изречения так, чтобы высветилась алогичность происходящего в стране. Сатирик показывает ход мысли некоторых идеологов, усиливая страшную странность их рассуждений за счёт рифм-омонимов («нам нужны потоки крови, поражающие мир, для того, чтоб воцарился между нами вечный мир!»), говорит об «основах октября», имея в виду царский манифест от 17 октября 1905 года, и обыгрывает многозначное слово в метафоре:
«На основах этих ткётся черносотенный узор»;
ведь «основа» — ещё и осевые нити в ткани. Жизнь, не скупясь, подбрасывала казусы, словно специально подобранные для осмеяния в печати: например, редактор сатирического журнала «Злой дух» С.А. Патараки, дело против которого было прекращено за отсутствием состава преступления, на четыре года сослан в Сибирь. Пипин-Короткий иронически резюмирует:
Да! Зачешется в затылке От свобод, что всем нам дали: Прежде «присуждали к ссылке» — Ныне к ссылке оправдали!
(«Кобылка», 1906, 26 февраля).
Автор сконструировал необычную форму оксюморона, то есть сочетания несочетаемого: традиционно этот оборот состоит из существительного и прилагательного («живой труп»), реже — из глагола с наречием («я вдохновенно сел» у И. Северянина); здесь же использованы глагол и предложно-падежное сочетание. Причём оксюморон получается какой-то вывихнутый, так как устойчивый оборот разламывается чуждым ему словом, да ещё над этим гибридом вьётся запах юридического канцелярита. В небольших стихотворениях политического содержания главное внимание уделяется концовке, она обязана быть афористичной, ударной, парадокс в ней должен сгущаться до предела.
Жанр зарисовки представлен рубрикой «Калейдоскоп». Как и в одноимённой игрушке, в разделе пересыпается и сменяет одно другим множество пёстрых и маленьких кусочков. Автор П. Заноза представляет нам «зарисовки из полицейской и учебной жизни», досадуя на подбор кадров в сферах образования и охраны правопорядка. Разговорным стилем, бойким и несколько легкомысленным ритмом стихи сближаются с жанром эстрадных куплетов, иные четверостишия хочется пропеть на мотив, получивший у П. Рудакова и В. Нечаева название «С обратной стороны»:
Один свирепством нрава издревле знаменит, Налево и направо всех пишет в кондуит. Бойкот ему достался —- он духом не упал: Ругался, и плевался, и двойки расточал. Субъект сей ненормален в расстройстве многих лет, Удел его печален, и в том сомненья нет, Но всё ж, друзья родные, ведь школа не приют, Где умственно больные на пенсии живут.
(«Кобылка», 1906, 26 февраля).
В поле зрения автора попадают и похождения политического авантюриста Паволокия Крушевана, и «продавец протухшей рыбы», орущий на митинге, и гимназист, исключённый из учебного заведения за то, что читал лекции о половом воспитании, и злоключения мусульманской газеты «Вакт», чьим цензором назначили миссионера. Но не только одни курьёзы, пусть даже и с нешуточными последствиями, излагаются и оцениваются в обозрении.
Трагические события завершают панораму: живших в степи русскую женщину, её мужа-киргиза и двух их дочерей посетили миссионеры и,
«чтоб ада избежать сетей», отобрали девочек у родителей. Сестёр отправили в монастырь, где вскоре одна из них выбросилась из окна. Две девочки стали жертвами и другого преступления: детей связали, надругались над ними «и выбросили их тела, как дохлых кошек, на дорогу!».
Бесчеловечность и бессовестность этого кощунства заставили хроникёра вскрикнуть:
Что ж это? Век такой больной Иль люди выродились в зверя?
(«Кобылка», 1906, 26 февраля).
Тон публикаций в «Кобылке» чаще всего или негодующий, гневный, или саркастический, иногда ироничный и почти постоянно полон пафоса. В сравнении с публицистическим накалом стихов в неуживчивом издании Мокшанцева, общественно-юмористический журнал «Пыль» выглядит более улыбчивым.
Редактор Б. Толузаков позволял проникать на страницы «Пыли» и юмору невысокого пошиба, и множеству ошибок, опечаток, отчего улыбка журнала выходила глуповатой. Карикатуры примитивны по содержанию: нарисован стоящий перед зрительным залом осёл во фраке, подпись: «И я лекции читаю».
На фоне этого кажутся особенно симпатичными «анекдоты о Драгомирове», например, такой:
«Были в киевском университете волнения. Драгомиров получил из Петербурга приказ пустить в дело войска. Трагикомический приказ исторгнул у Драгомирова классическую телеграмму: «Всё готово. Пушки наведены. Неприятеля не нашли».
Анонимная новелла «Карфагенская цепочка» — пародия на красивость и завлекательность рассказов «из древней жизни», на избыточную экзотику описаний и на «страсти в клочья». Написана она довольно ехидно и вбирает едва ли не все штампы, какие только могут возникнуть под пером автора, работающего над темой «роскошной древности». Вот пример повествования:
«Пройдя несколько аллей, усаженных тропическими растениями, и скрываясь в их тени, Лелия достигла прекрасной архитектуры затейливого павильона. Она трепетной рукой раздвинула тяжёлую драпировку у входа… Точно разбуженный магнетическим взором красавицы, молодой воин проснулся».
Или диалог:
— Но ведь я люблю тебя! Возьми меня с собой! Лучше пусть нас обоих поглотит пучина моря, чем разъединиться навеки! — О, как это ужасно! — Не уезжай! Я люблю тебя! Как хорошо мне с тобой! — Божество моё! А какое счастье для меня быть с тобой! Я уношусь в другой мир! Я делаюсь богом… пью нектар…
«У него закружилась голова. У неё тоже. Ещё бы! Климат Африки такой жаркий!» — невинно делает вывод лукавый автор пародии.
Интересен репортаж в стихах, рассказывающий о соревновании цирковых борцов — обвально популярном зрелище тех лет. Автор Z изобразил не конкретный чемпионат, а обобщённую картину состязаний, где всё заранее предрешено, существуют договорённости, и зрители любуются не спортом, а хорошо разученной пьесой, в которой нет ничего настоящего.
Репортаж озаглавлен «Прежде и теперь», потому что Z ностальгически сравнивает былое увлечение зрителей отважными путешественниками, лихими акробатами, другими мастерами цирка с современным ему ажиотажем вокруг борцов, видящих в своих выступлениях не радостное и азартное служение искусству, а способ прославиться и заработать побольше.
Теперь с начала представленья Все ждут атлетов появленья. Звонок — и номер их подходит, И, как баранов, их выводят. На сцене красный, как пион, «Всея России чемпион». …Ломают рёбра, бьют бока, Всегда валяют дурака (По уговору всяк ложится). Народ волнуется, дивится… И даже воет от восторга Всем недовольная галёрка.
(«Пыль», 1909, № 1).
Группа сатирических произведений, связанных с социальными и политическими вопросами, есть и в выпусках «Пыли». Сатира эта перекликается с недавними литературными новинками, сочинениями прошлого и, как ни удивительно, будущего: стихотворение безвестного Б.В. «Победа клопа» именует человека, ведущего паразитический образ жизни, клопом задолго до того, как этим словом припечатал обывателя Маяковский.
Отличительная черта клопообразного индивида, по мнению Б.В., в том, что «о великом и о малом он болтает очень плоско». Также ведётся полемика с Максимом Горьким: автор С. возражает ему, полагая, что знаменитая фраза Сатина «Человек — это звучит гордо!» в России не кажется убедительной, слишком унижен здесь человек.
Расписались на нём подлый дух кабака Да властей предержащих стальная рука. Вот теперь ты, Максим, и изволь, раскуси, Каково человек-то звучит на Руси!
(«Пыль», 1909, № 10).
Чтобы поразмыслить о состоянии дел в Государственной думе, поэт Р. апеллирует к… Алексею Кольцову, публикуя в «Пыли» свою вариацию на тему известнейшего стихотворения «Что ты спишь, мужичок?». Современное переложение озаглавлено «Что ты спишь, октябрист?», приурочено к столетию со дня рождения Кольцова и повторяет сюжетную схему его хрестоматийного произведения, композицию и отдельные синтаксические конструкции классического «Мужичка». У государственных мужей их политическое хозяйство так же разорено, как запущены дела у кольцовского персонажа.
Встань, проснись, подымись, на программу взгляни: Нуль в ней был, нуль в ней стал — нуль и есть у тебя.
Идея совместить форму, взятую у Кольцова, с содержанием злободневного свойства могла родиться оттого, что в октябре 1909 года отмечался юбилей и воронежского лирика, и манифеста свобод (правда, у последнего дата была не круглая). Погнувшаяся дряхлая изба в современной версии заменена горемычной конституцией, но домовой сохранился и пытается навести порядок:
Из клетей домовой сор метёлкою смёл, Ряд запросов в углу среди хлама нашёл… А в Москве сиротой кандидат твой стоит — И лишь твой бюллетень в его урне лежит.
Оренбургская сатира в сравнении со столичной прямолинейна, хотя работает в тех же жанрах и с теми же приёмами: переосмысливаются сказки старые и сочиняются новые, «для взрослых», античное предание соотносится с современностью, пишутся политические частушки, новые тексты к известным песням, злободневные басни. Но в оренбургских газетах и журналах гораздо чаще встречаются стихи, где ничего не нужно домысливать, угадывать, вычитывать между строк, где подтекст находится не под текстом, как ему полагается, а над ним, на поверхности, или где второго плана вовсе нет.
Таков «драматический этюд в одном действии» — попросту шаржевая сценка — «Гений и покровитель» Хмурого: в ней попечитель учебных заведений Оренбурга Зайончковский на мотив «Хороша наша деревня» распевает жалобы, придя в кабинет к С.Ю. Витте, а премьер-министр сочувствует, обещает пристроить потерпевшего «начальником стола в охранном отделенье» и произносит монолог о бремени власти:
Какой ужасный день мне выдался сегодня: Отбою не было от срочных донесений И разных телеграмм, которые летели, Подобно саранче, со всех концов России. Я утро целое читал их в кабинете, Но всех не прочитал — терпенья не хватило; И бросил их в камин, и лёг в изнеможенье На мягкую софу… Но тут мне доложили, Что ждут меня с утра двенадцать депутаций От разных ведомств, учреждений и союзов, Я всех велел просить, и всех их обнадёжил Довольно хитрыми, туманными словцами. Они поверили и молча удалились.
(«Оренбургский листок», 1906, 12 января).
Далее Витте сам себя сравнивает с флюгером. К чести Хмурого, сценка-карикатура в смысловом и художественном отношении не совсем оголена, потому что в речи Витте явственно слышатся ритмические и интонационные отголоски пушкинского «Бориса Годунова». И всё же ломовая и лобовая подача идеи является основным методом в этой короткой драматической сатире, что особенно заметно в песенке Зайончковского.
Басни оренбургских авторов тоже отчётливо социальны, за исключением басен Л. Исакова, поскольку он перелагал в стихи киргизские сказки о животных. «Райская птица» Аз-Буки («Пыль», 1909, № 12) открывается рассказом о лесе, где обитало множество пернатых и «лишь райской птицы не хватало», о чём горевала птичья молодёжь. Но долгожданная экзотическая птаха внезапно появляется в лесу, и вот она «сидит, блистая красотою», а все птицы приободрились и стали, как зачарованные, любоваться желанной гостьей, петь песни в её честь. Это рассердило ночных хищников, и тогда
…Они во тьме ночной, когда все птицы мирно спали, Собралися гурьбой и гостью мигом ощипали. С тех пор в лесу том не поют, Свободно волки воют только; А птица райская хоть тут, Но красоты в ней нет нисколько.
Трудно очертить ситуацию более прозрачно. «Ощипанной», «куцей», «обуженной» в те годы повсюду называли конституцию, она и выведена в басне под именем райской птицы. «Конституция куцая» упоминается даже в стихах Блока. Но сатирик не может удержаться от соблазна растолковать всё до конца:
А я скажу вам первый слог, чтоб догадаться всякий мог. Кон… и тут поставлю точку.
Басни направлены против кумовства («Сердитый баран» О.Б., где главный герой самодоволен и гневлив, потому что у него солидные покровители: «Протежирует овца, и тянет за уши кобыла!»), выставляют на посмешище бездумный перевод бумаги: у того же О.Б. ворона из басни «Ворона и павлин» восхищается плодами человеческого ума, видя их в любом бумагомарании. Анонимная басня «Дифтерит» взывает к рассудительности и учит не доверять слухам, сплетням, предположениям, вводящим в панику: овца и баран (излюбленные персонажи местных басен принадлежат к рогатому скоту) в ужасе бегут спасать ягнят от эпидемии, но оказывается, что нет нужды бросаться прочь из гиблого места: «Над этой выдумкой смеялись даже куры», как говорит осведомлённый верблюд.
Совершенная басня, по мнению В.Г. Белинского, —
«это повесть, комедия, юмористический очерк, злая сатира, словом, что хотите, только не просто басня».
Выход из басенных рамок в другие жанры совершил И.А. Крылов; оренбургские авторы не сумели преодолеть эти тонкие перегородки, да и не пытались. Но басни в стиле Козьмы Пруткова — вызывающе хаотичные, принципиально бессистемные, лишённые и логического развития, и чётко высвеченного аллегорического плана, и даже однозначного вывода, «морали», — невозможно внести ни в какой разряд. Это, скорее, антибасни. Их персонажи выбираются произвольно, конфликта (в литературоведческом смысле) нет. Хотя конфликт на бытовом уровне возможен, как в басне «Гусь, магистр и икра» Буки из первого выпуска «Оренбургского листка»:
Гулял магистр раз в поле, И чей-то гусь гулял на воле, Магистра гусь тот увидал и вдруг Не пожелал быть с ним сам-друг. Остервенившись и наклонившись, Тот гусь бежит и норовит Его нагнать и пощипать.
Оказавшись в столь драматичной ситуации, магистр поднял крик, на что гусь резонно ответил:
Зачем, мой свет, ты трусишь так передо мной? Ведь я гонюсь не за тобой, а за одной твоей икрой.
В предельно дурашливой басне гусь размышляет прямо-таки по-философски, с опорой на аристотелевские «принцип золота» и «принцип лица»:
«Какая-то часть тебя — это ещё не ты».
Прелестна бестолковость коллизии: незадачливому магистру не удаётся возразить, ведь он понимает, как глубокомысленно обоснованы действия гуся! Симпатичная стихотворная безделушка отразила беспомощность философствующих перед философией, что не каждому роману о мыслителе под силу. В тот же год кем-то был сочинён перепев «Гуся и магистра» под названием «Педагог, сурок и палец»; по правилам новую антибасню надо бы аттестовать как пародию, но она настолько хуже оригинала, что выше перепева не поднимается, хотя не заимствует у Буки ни строчки.
Басни «а ля Прутков» — пограничная линия между сатирой и юмором в оренбургской периодике. Юмористические произведения избрали главной своей темой город Оренбург. Разноречивы точки зрения на него: А. Плещеев назвал его Ухабинском — и этим было всё сказано. П.М. Кудряшов в письме П.П. Свиньину отозвался о городе так:
«Оренбург, в котором и самый пламенный гений с высоты парения может опуститься книзу».
В сатирической сценке «Гастролёры» («Блёстки Урала», 1908, вып. 1) беседуют Холера — «измождённая дама с оскаленными зубами и в персидском платке» — и Тиф — «худощавый брюнет со впалыми разрумяненными щеками».
Последний отмечает, что жить в Оренбурге увлекательно: там «имеются биоскопы, хиромантки, счетоводные курсы, декадансы, самоубийства гимназистов, убийства нотариусов… словом, идейный городок».
А Переселенец (В.Л. Кигн-Дедлов) пишет в защиту города статью «Оренбург светлый», где перечисляет его достоинства:
«Нашим климатом можно лечиться. Сухо, светло, ясно. Лето так лето, 520 по Реомюру. Зима так зима: санный путь и морозы. Недоразумений никаких»
(«Оренбургский край», 1892, 13 декабря).
В Оренбурге, по утверждению Дедлова, «на первом плане учебные заведения»; описание местной архитектуры позволяет автору заключить, что город действительно имеет «физиономию, не то что Самара, которая вместо лица показывает туристу свой окорок»; к тому же в Оренбурге строится собор — «один из лучших в России образчиков византийского стиля».
Переселенец делает наброски татарского, киргизского и бухарского быта, ведь «Оренбург — этнографическая выставка ежедневно и даром», и подводит итог:
«Не хулите Оренбург. Это хороший и интересный город».
Правда, через неделю в той же газете публикуется статья Дедлова «Оренбург тёмный»: о беспорядках, запущенности и жестоких нравах.
Вокруг проблемы «Оренбург: светлый или тёмный?» группируется стихотворная юмористика, возглавляемая неким дядей Еремеем, ведущим рубрику «Раешник» в «Оренбургском листке». Циклы стихотворений о достопримечательностях города, его новостях, о выставках, театральных премьерах, цирке, обычаях и отличительных чертах оренбуржцев регулярно печатаются в этом разделе. Цикл «Из записной книжки» — обозрение садов и бульваров, педантичное, с перебивами весёлого тона задушевным и наоборот:
Здесь три убогие аллейки, по ним гуляют до зари, И на зелёные скамейки бросают свет свой фонари. Кусты акаций и сирени весною только здесь цветут; Они дают днём мало тени, а ночью вовсе не дают. Издалека уже я вижу — вокзал «Беловка» здесь стоит; Как башня Эйфеля в Париже, он над бульваром всем царит.
(«Оренбургский листок», 1889, 27 августа).
От пейзажа дядя Еремей переходит к событиям, что разворачиваются на этом фоне: в садах исполняют куплеты, играют на барабане, выступают заезжие артисты, а слушатели, увы, пьянствуют; и повсюду — толпы народа. В любой главе «Из записной книжки» можно найти описание уличной толпы:
Больше православные (иногда татарочки!) Здесь гуляют славные троечки и парочки, Франты с шевелюрами, в серых «спинжаках», Барышни с турнюрами, в розовых платках. …Объяты трепетом свиданий, больны любовною тоской, Спешат румяные матани сюда весёлою толпой. Они себя при всём народе нахальным образом ведут И с треском семечки грызут (Десерт форштадтский нынче в моде!). …Сюда идут гулять кухарки и с ними франты-писаря. Надевши форменную пару и чутко уши настрожа, Гуляют чинно здесь швейцары и молодые сторожа. Для деток служит сад забавой, как развлечения приют… Я не пойму, зачем же, право, его «собачьим» здесь зовут?
Насмешливая панорама завершается неожиданно нежным обращением к «новому саду», где деревья ещё молоды и возмужают только спустя многие годы. Дежурство на посту юмористического обозревателя принял от дяди Еремея Н. Железняк, уже в начале XX века и в другом издании — в «Оренбургской газете». Если у автора «Записной книжки» есть в творчестве твёрдо установленная планка (он выше неё не поднимается, но и не позволяет себе её опускать), то Н. Железняк пишет неровно.
Иные его сочинения ниже всякой критики: засорены ошибками, банальны до ужаса, полны нравоучений, любая строка составлена так, что слова в ней скрепляются лишь последовательной записью друг за другом, — иных связей нет. Оттого стихи, едва начнёшь их читать, со скрежетом разлетаются на бесформенные куски. В стихотворении о десятнике из цикла «Типы и картинки» наиболее гармоничная фраза звучит так:
Не отказывается Железняк и поразмыслить об «уроках жизни», но всё по той же схеме: кое-как выполненная иллюстрация плюс плоская мораль.
В шубке лёгонькой одета, зябнет с холоду, дрожит, Целый день особа эта кавалеров сторожит. Жизнь её полна позора. Годы юные пройдут, — Им на смену очень скоро дни печальные придут.
Пишет обозреватель и стихи призывные, побуждающие к действию:
Попечитель, просыпайся, наберися новых сил И весною устремляйся на бактерий и бацилл!
Н. Железняк тяготеет к описаниям анекдотических случаев, иногда пробует себя в жанре перепева, что получается у него значительно лучше, как, например, «Железнодорожный гондольер» — рассказ о молодом кондукторе, умеющем и комплимент сказать, и серенаду спеть (так перекраивается по современному фасону знаменитое стихотворение Ф. Кони «Гондольер»).
Самая большая удача Н. Железняка — фельетон в стихах «Похождения железнодорожника в культурных сферах Оренбурга» («Оренбургская газета», 1905, 19 мая), написанный от лица главного героя. Удача, разумеется, только в сравнении со всем остальным, что под именем или псевдонимом «Н. Железняк» выходило в свет, потому что фельетон не содержит грамматических ошибок, строка в нём стала плавней и подвижней, автор динамичным языком передал не анекдот, а грустно-смешную историю о человеке, потянувшемся к «красивой жизни».
Ради осуществления своей мечты — попасть в Оренбург и отдохнуть там от паровозов, копоти и безлюдья — служащий железной дороги идёт даже на обман: берет бюллетень, хотя здоров. Очутившись в городе, он принимается отдыхать как заведённый, настолько рьяно, словно это тоже труд, вдобавок непривычный. Сначала железнодорожник полдня расхаживал по улицам, потом отправился в тир, где раз сто выстрелил, ни разу не попав в цель, и в завершение пошёл на Беловку.
За столик очень чистый, придя туда, засел; Куплеты голосистый актёр на сцене пел. Украинским мотивом до слёз я умилён. Пил водку вместе с пивом и скоро стал хмелён. Откуда-то явилось знакомых много лиц, Вино рекою лилось, позвали хор певиц… Безумно и цинично мы время провели, Шумели неприлично и пели: «Ой-люли!».
Потом отдыхающий остался один (друзья разбежались, едва у него опустели карманы), и кончилось всё участком:
Статья тридцать восьмая попала в грозный акт, Какая-то другая мне подтвердила факт, Что я персону в чине словами оскорблял, Какому-то мужчине побои учинял. Я вышел как в тумане, с больною головой; Без грошика в кармане являюсь я домой…
В финале герой заявляет:
«Культурных развлечений не надо больше мне».
Но непритязательная история, как мне кажется, не о том, что всякому человеку стоило бы образумиться и не мечтать о городе, живя посреди степи. Пожалуй, она о том, что человек может собственноручно испортить свою же мечту, если не умеет радоваться. Или о том, что на свете не более двух несчастий: первое — когда мечта не сбывается, второе — когда она сбывается. Хотя возможно, что Н. Железняк писал вообще ни о чём, просто вёл сюжет к развязке и не желал наталкивать читателя на раздумья.
В круг юмористических тем попадает, помимо Оренбурга, его население, и некоторые горожане сами делают шаги навстречу тому, чтобы стать комическим персонажем. Виновны в этом их неуёмная страсть к сочинительству и стремление добиться публикации во что бы то ни стало.
Самые увлекательные страницы оренбургской юмористики — препирательства редакций с графоманами. Один из них всё-таки доконал журналистов, и те поместили его произведение без язвительных комментариев, обычно сопровождавших такие опусы. Приведу это стихотворение и я, ибо оно эталон графоманства: низший порог умений и верхний предел притязаний, так как автор считает, что он пишет, «как Некрасов».
Дилетант в самом деле имитирует ритм и нерифмованный стих поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Я процитирую стихи с точностью до буквы и точки, во всей их сокрушительной безграмотности, поэтому пусть вас не удивляют странная орфография и безумная пунктуация: такова творческая воля безвестного лирика.
«Весенняя прогулка на дачу»
Близ хижины на берегу. Какой-то речки Маленькой Я на траву зелёную Уселся от дохнуть. Птички пели весело… Была погода ясная Светила солнца красная на небе голубом. Казалось у Ростения был праздник воскресения Росло и зеленело всё унох моих кругом.
Если вы захотите шире изучить сферу оренбургского графоманства, то местные газеты рубежа веков предоставят вам множество материала; авторы, скрывшиеся под псевдонимами «Оскорблённый юнкер», «Неточёный кинжал», «Седой старичок Влас», — чистейшие образцы этого феномена.
Тема «Оренбург и оренбуржцы» венчается перепевом хвалы Петербургу из пушкинского «Медного всадника». Как и в поэме, гимн городу выстроен по законам сложного синтаксического целого и, то сближаясь с содержанием оригинала, то отдаляясь от него, воспевает всё, что автор считает прекрасным.
В Оренбурге, где нет столичного величия, по-античному холодноватого совершенства, есть свои красоты. В их число автор заносит нещадный солнечный жар, спокойствие, энергичные речи базарных торговок, рассудительность городового, добродушие собак и расторопность чиновников. Если у Пушкина торжественный строй фразы оттеняет великолепие развёрнутых перед читателем картин, то хвала Оренбургу держится на контрасте одического слога с незначительностью изображаемого.
Люблю тебя, степей столица, люблю твой пыльный, скучный вид, Когда июльская денница тебя огнём своим палит; Когда воинственного блеска в тебе мутится яркий зрак И вместо бойкой сабли треска одно лишь мерное «тик-так». И Марса жрец неустрашимый, идя по улице пустой, Чуть-чуть бредёт стопой ленивой, почти гражданскою стопой.
Преднамеренное использование лексики, свойственной поэтическому золотому веку, отчётливые аллюзии с пушкинскими строками применены в целях художественной полемики: контекстуальными антонимами выглядят эпитеты, определяющие «вид» городов («строгий, стройный» и «пыльный, скучный»), антиподом войск с «Марсовых полей» кажется оренбургский «жрец Марса». Частые инверсии также замедляют и архаизируют речь местного поэта, который подписал «Оренбург в июле» цитатой из Грибоедова «Певец зимой погоды летней», опять же шутливо отгораживаясь классикой.
В гимне Оренбургу мы наблюдаем не травестию, то есть снижение возвышенного, а бурлеск, обратный приём. «Низкий» сюжет подаётся в облачении «высокого» стиля. Ещё ярче бурлеск виден в комическом произведении без подражательных мотивов и признаков перепева.
В этом случае типичным и удобным для рассмотрения окажется фельетон в стихах «Блинная история в одной бурсе» Карнавалова — очередной новогодний сюрприз «Оренбургского листка». Сюжет самый что ни на есть обыденный: бурсаки узнали, что на праздник им не дадут блинов, и, до глубины души возмутившись, затеяли бунт. Вожаком стал хорист Пинцернарский, славившийся красноречием, и его-то монолог можно считать учебником бурлеска, руководством по составлению пародийных речей.
Нет, господа, немыслимо, чтоб не было блинов! Скажите, люди мысли мы иль сонмище глупцов? Где ж наши убеждения? Где сердце, воля, ум? Где пылкие стремления? Где сладость юных дум? Или от просвещения наш ум совсем померк? Молчите вы в смущении, а ныне уж четверг! О, быстро время катится, и ночи не длинны: Проснёмся — будет пятница, а там… прощай, блины! Нет, други, в содрогание приходит организм, Лишь допущу в сознание сей блинный остракизм. Предание священное всей нашей старины Мы, бурсою взращенные, беречь, хранить должны. Или мы, горемычные, должны терпеть, молчать И все свои обычаи позволим извращать? Нет, братия, не чаял я, чтоб до того дошло… Ужель чиноначалие у нас с ума сошло? Прямое сумасшествие: ни одного блина! Антихриста пришествие, последни времена, Должно быть, приближаются (мой взгляд на вещь таков), И вот не уважаются обычаи веков… Во времена бывалые пекли блины с среды, И старые, и малые — все ели с сковороды! И миски с маслом полные стояли по столам! И право имел полное блин маслить всякий сам!
С течением времени остросатирическое произведение может превратиться в юмористическое (мы уже не понимаем актуальных намёков) или растерять весь смеховой потенциал. Современный человек читает Аристофана и не понимает, чем не угодил драматургу Сократ, грубо и безжалостно осмеянный в пьесе «Облака», кто такие Кожевник и Колбасник во «Всадниках»; чтобы ответить на эти вопросы, нужно углубиться в книги об античной литературе.
Происходит и обратный процесс: в юморе, который в своё время воспринимался как пустяковый, вдруг обнаруживается глубина, хлёсткая сатира, даже серьёзнейшая проблематика, — их открывают следующие поколения. Наверное, «Блинная история…» задумана и написана как байка об ораторе, умеющем произносить впечатляющие речи на любую тему, или как чисто стилевой эксперимент: расскажу-ка я о блинах эффектнее, чем говорят обо всех материальных благах, вместе взятых.
Но сегодня мы читаем монолог хориста и видим в его разудалых строчках убийственную пародию на демагогию, что наловчилась даже утрату масленого блина возводить в ранг вселенских катастроф. Демагог, говоря о низком, всегда сооружает заслон из самого возвышенного и чтимого. Так и бурсак-краснобай захватывает в орбиту своего пафоса «убеждения», «обычаи веков», «священные предания», счастливое прошлое, когда «стояли миски с маслом», приплетает сумасшествие, остракизм и антихриста, грозит «последними временами», играет на самолюбии слушателей и под конец размышляет о человеческих правах.
Речь одновременно крайне логизирована и фантастически алогична: ну какое отношение «сердце, воля, ум» имеют к блинам? Законы природы — и те работают на словоблуда: «Быстро время катится». Композиция монолога, соотношение тезисов, антитезисов, доказательств, интонационные и синтаксические средства таковы, что вопрос о бессмысленности и «систематическом бреде» аудиторией сразу же снимается. Время сделало из развлекательных стихов настоящую сатиру.
К «семейному» стихотворному юмору можно условно отнести поэтические поздравления, пожелания, обращения к мужьям, жёнам, детям и родителям, даже стихи, посвящённые «тестям, тёщам, свёкрам и свекровям», как уведомляла одна из публикаций.
Содержание стихов подобного рода определяется тем, к какому случаю они приурочены, встречаются вечно актуальные мотивы: «папаш и мамаш» умоляют не вмешиваться в дела невесток и зятьёв; мужья клянутся стойко сносить женские капризы, владеть собой и слушаться «советов жён, чтоб никогда у мирового нас с ними не мирил закон», а самих жён призывают к снисходительности и кротости:
Супруги нежные, уймите свой гнев, смягчите грозный суд, Мужей покорных пощадите, так как лежачего не бьют. Елеем мира наши раны вы уврачуйте наконец; Мы будем кротки, как бараны, — берите ж вы пример с овец! Не верим мы, порукой боги, и не поверим до конца, Чтоб хоть пример четвероногих не тронул женские сердца!
Попадаются и пожелания, адресованные самим себе или же «всем оренбуржцам»; из таких текстов явствует, что наиболее важно и желанно для жителей нашего города: «чтобы на улицах местами хотя б по праздникам мели» и «чтоб никуда бы, против воли, внезапно ехать не пришлось», как пишет некий Nemo.
В конце прошлого века стихи печатались на конфетных обёртках, некоторые образцы кондитерской поэзии приводились в юмористических разделах, где можно прочесть и крик души («О прелестнейшие дамы, будьте менее упрямы!»), и деловой совет:
Желаю газа освещенье в сем граде страстно увидать И видеть улиц замощенье таким, чтоб ног нам не ломать.
Но каково было тому, кто, развернув конфету, читал на её обёртке:
Хочу, чтоб в этом же году Вы были преданы суду!
Человеку оставалось лишь сожалеть, что стишок анонимен. Такое сожаленье испытывала и я, видя почти под всеми сатирическими и юмористическими стихами в тогдашней периодике подписи типа Пипин-Короткий, Михан, Заноза, Р., Б.В., О.Б., Аз-Бука или Очевидец. Известно, что в Оренбурге в 1905 году и до весны 1906 года работал автор знаменитой детской повести «Ташкент — город хлебный» А. Неверов (в должности «кафешантанного поэта», то есть поставщика куплетов для ревю). Писатель рассказывает об этом в автобиографии:
«Я получил темы, лозунги… просидел целую ночь — не приняли. Носом у меня тронулась кровь от переутомления, но я опять работал. Я посмотрел на это как на хлеб, который мне нужен».
Неверов сообщает, что одно из его стихотворений опубликовал оренбургский журнал «Кобылка». Принимая во внимание период, указанный Неверовым, и то, что его старший брат служил на железной дороге, можно предположить: сатирические стихи, где ярко выражено эстрадное начало и неоднократно обыгрываются железнодорожные мотивы, принадлежат перу в будущем известного прозаика. Таковы стихи Н. Железняка, стилистически на них похож также «Калейдоскоп» Занозы из «Кобылки».
Не будем настаивать на правильности нашей версии — вопрос требует уточнений, мы только говорим: «Это не исключено».
Автор:Тарасенко Елена Николаевна родилась 9 августа 1971 года в Оренбурге. Окончила школу № 34 с золотой медалью; шестикратная победительница областных олимпиад по русскому языку и литературе. В 1994 году с красным дипломом завершила образование на филологическом факультете Оренбургского государственного педагогического института, в 1998 году получила звание учителя высшей категории, в 2002 году — степень кандидата педагогических наук.
Доцент кафедры философии, культурологии и религиоведения ОГПУ. Член Союза российских писателей, обладатель Гран-при областного поэтического конкурса «Яицкий мост» под председательством Риммы Казаковой, победитель областного литературного конкурса «Оренбургский край — XXI век» в номинации «Автограф». Награждена благодарственным письмом от Оренбургского благотворительного фонда «Евразия» за высокий профессионализм, проявленный в ходе работы в качестве члена жюри XIII открытого Евразийского конкурса на лучший художественный перевод. Член жюри Eurasian Open и литературной премии имени С.Т. Аксакова.
Автор книг «Преподавание мировой художественной культуры в общеобразовательной школе», «Искусство театра и учебная деятельность», поэтических сборников «Интонация», «Всегда» и «Соло валторны».
Когда вы первый раз заходите с помощью соцсетей, мы получаем публичную информацию из вашей учетной записи, предоставляемой провайдером услуги соцсети в рамках ваших настроек конфиденциальности. Мы также автоматически получаем ваш e-mail адрес для создания вашей учетной записи на нашем веб сайте. Когда она будет создана, вы будете авторизованы под этой учетной записью.
Не согласенСогласен
Войти через
Я разрешаю создать мне учетную запись
Когда вы первый раз заходите с помощью соцсетей, мы получаем публичную информацию из вашей учетной записи, предоставляемой провайдером услуги соцсети в рамках ваших настроек конфиденциальности. Мы также автоматически получаем ваш e-mail адрес для создания вашей учетной записи на нашем веб сайте. Когда она будет создана, вы будете авторизованы под этой учетной записью.
Автор: Тарасенко Елена Николаевна родилась 9 августа 1971 года в Оренбурге. Окончила школу № 34 с золотой медалью; шестикратная победительница областных олимпиад по русскому языку и литературе. В 1994 году с красным дипломом завершила образование на филологическом факультете Оренбургского государственного педагогического института, в 1998 году получила звание учителя высшей категории, в 2002 году — степень кандидата педагогических наук.
