Павел Небольсин об Оренбурге (фрагмент), 1854

<…>Мы ехали восточным склоном Общего Сырта; вдали Урал: на широкой степи на горизонте виднелись группы невысоких холмов, выглядывавших один из-за другого; по тучной траве бродили стада баранов: мы увидели первого киргиза в вислоухом калпаке и в одном халате, без рубахи. Он сидел при дороге и узенькими глазками вглядывался в приближавшийся к нему наш экипаж. Когда мы поравнялись, киргиз стал на ноги, снял калпак и, обнажив давно уж не бритую голову, на которой даже и тюбетейки не было, угрюмо, но низко кивнул раза два, сделав два скорые поклона и не спуская с нас глаз.

Лица степи, Алексей Филиппович Чернышев (1824 — 1863). Источник: “Русский художественный листок”.

Был полдень: солнце жгло и палило; из-за покрытых зеленью холмов выглядывали сизые тучки; в воздухе душно, но нам уж недалеко: вон, вправо ослепительной белизной блещут городские здания, яркой искоркой горит соборный купол, белоснежной колонной высится минарет караван-сарая… еще двенадцать верст, и мы почти что дома.

Примечание «Бердской слободы»: Авторский текст оставлен без изменений, старая (дореволюционная) орфография приведена к современному виду.

Переправившись через Сакмару, в восьми верстах от города, и дав лошадкам отдохнуть, мы полетали с быстротою; городские здания росли, башкирский караван-сарай, служащий памятником просвещенной заботливости прежнего правителя края, В.А. Перовского, и выстроенный по эскизам архитектора Брюллова, рос перед нами во всей красоте своих деталей. За ним, вправо от дороги, виднелись крепостные стены и земляной вал, по которому сотни народа, в белых рубахах, в белых калпаках, возили тачки; около них копошились другие люди в серых фуражках и в серых куртках; солнышко жгучим лучом падало на солдатское ружье, но луч этот, преломившись в полированной поверхности штыка, рассыпался и дробился на тысячи горящих разными огнями искр.

У шлагбаума нас опросили и отобрали подорожную моего спутника. Мы в Оренбурге.

VIII. ИЛЕЦКАЯ ЗАЩИТА

Первое впечатление, производимое Оренбургом на заезжего человека, чрезвычайно поразительно: кажется, так и окунешься в настоящую Азию. То попадется навстречу коренастая, полнощекая, узкоглазая и скуластая киргизка, одетая в обыкновенный бумажный мужской халат, обутая в неуклюжие сапожищи, с выпущенными поверх их шальварами, и намотавшая на голову себе кусок холста в виде высокой шапки; то натолкнешься на верхового наездника с неевропейским типом лица, с странным костюмом, в котором главную роль играет опять тот же халат и высокий вислоухий калпак, с старинною саблею и с длинным копьем в руках. Спросишь встречного: что это за человек такой? и поверишь на́ слово, что это казак, башкирец. Не успеешь его выпустить из виду, как замечаешь перед собой новую фигуру — такого же дикаря, но уж гораздо беднее одетого все в тот же халат и почти в такой же калпак; вглядишься в его монгольский облик, всмотришься в его косоватые глаза и реденькую клинообразную бородку и догадаешься, что это киргиз. В ином месте попадется сильно нарумяненная татарка, надевшая себе на голову, вместо чадры, легкий летний халат и закрывшая им свое размалёванное личико от нескромных взоров любопытствующих мужчин. Тут, в переулке, стая голодных собак не дает дороги прохожему; там арава жирнохвостых баранов гонится через пловучий, на живую нитку смастеренный, мост; у покривившегося на бок домика метет улицу татарин в долгой, гораздо ниже колен, синей рубахе и в черной ермолке или тюбетее на догола выбритой голове; здесь мычит, точно младенец плачет, павший на колени верблюд, высоко подняв свою долгую шею с коротенькой мордочкой и с жалостным выражением светленьких глазок. Вдали виднеется караван-сарай; ближе сюда блестит на синем небе жестяная луна, насаженная на высокий шпиц татарской мечети, а через несколько времени спустя на минарете покажется навитая на меховую шапку чалма азанче́я: он высунется немного из-за решетки окна, заткнет себе уши пальцами и, тряся что есть мочи бородой, во все горло станет распевать заветные слова, призывая правоверных на молитву. Копье, калпак, шальвары, скуластые лица, верблюды, бритые черепы и груды кизяка повсюду, повсюду селямы, халаты и непривычный уху говор — чистейшая Азия!

Жители Оренбургской губернии: башкиры, киргизы, хивинец и бухарец, рисованные художником Василием Штернбергом, а также его автопортрет (справа). Источник: Русский художественный листок В. Тимма № 20 за 1851 год

Но нет, это не Азия. Надо хорошенько оглядеться, надо хорошенько ко всему прислушаться. Золотые кресты сияют над изящными храмами православных церквей; целые линии уютных, щегольских деревянных домиков дружно вытянулись вдоль по улице; между ними красуется несколько роскошных, больших каменных зданий; в одной стороне раздаются звучные аккорды бальной музыки, с другой несется к нам дробное грохотанье барабана и командные слова звонкого тенора на воинском ученье; вот целый взвод кадетов, обмундированных в красивую казачью форму; из соседнего дома льются чудные звуки серебряного голоска молоденькой девушки, разучивающей итальянскую арию или повторяющей старинный романс: «Нет, доктор, нет, не приходи!» На пыльной, немощеной улице появляются франтовские экипажи на лежачих рессорах, а вот и кавалькада: ее составляют хорошенькие амазонки — оренбургские барышни, окруженные услужливыми, щеголеватыми кавалерами.

В Оренбурге все есть: чего хочешь, того просишь; здесь какая-то смесь парижского с нижегородским, нижегородского с хивинским. Это не Европа, но и не чистая Азия; от Азии наш Оренбург поотстал, но не дошел еще во всех чертах до утонченности главнейших русских городов. Оно, впрочем, так и быть должно. Оренбург город новый; едва прошло десятилетие, как он отпраздновал свое одновековое существование.

Имя Оренбурга происходит от названия реки Ори и немецкого окончания «burg». Имя этого города известно с 1734 года, когда императрица Анна Иоанновна соизволила повелеть выстроить в Киргизской степи на реке Ори город. Исполнение этого повеления возложено было на известного государственного человека, обер-секретаря, статского советника Кирилова; город, как говорит классический, доселе первенствующий описыватель Оренбургского края, Петр Рычков, в 1735 году действительно застроен был близь устья реки Ори:

«Но понеже оное место к населению тут большаго города по многим причинам оказалось неспособно и от вешней воды явилось весьма поёмное, того ради, по представлению тайнаго советника Татищева, еще от ея ж величества блаженныя памяти государыни императрицы Анны Иоанновны, в 1739 году августа 9 дня, имянной указ последовал, чтоб оный, при Кирилове застроенный, город именовать Орскою крепостью, а настоящий Оренбург строить по Яику-реке, ниже того места сто восемьдесят четыре версты, при урочище, называемом Красная Гора (ныне крепость Красногорская, 74 версты выше Оренбурга), который тут в 1740 году был и застроен, но и сие для разных неудобностей отменено и высочайшим имянным указом блаженныя и вечной славы достойныя памяти великия государыни императрицы Елисаветы Петровны, состоявшимся в Правительствующем Сенате, за собственноручным ея императорскаго величества подписанием, октября 18 дня 1742 года, для показанных, от господина действительнаго тайнаго советника и кавалера Неплюева, обстоятельств, повелено строить его близь устья реки Сакмары, на том месте, где оный ныне находится».

Первоначальная мысль основания города в Киргизской степи принадлежит Петру Великому. Соймонов рассказывает, что когда, во время Персидского похода, в присутствии Государя, зашла речь о торговле России с Азией, император изволил заметить, что хотя по Каспийскому морю и можно нам иметь с Персией и с береговыми народами коммерцию, но море ненадежно, пристаней и складов скоро сделать негде, да и трудно, а надлежит неотменно сделать коммуникацию с сухого пути, построить на Яике город, уставить военную черту, сладить с киргизами: оттуда близко Хива, а от Хивы и до Индии недалеко, всего переходу месяца два. Следствием, между прочим, этой великой мысли была экспедиция князя Бековича-Черкасского, погибель которого даже поныне страшит хивинцев. Вместе с кончиною Великого угасли и помыслы о Средней Азии. Но в 1733 году киргизский хан Абульхаир, возведенный потом государынею в достоинство хивинского хана, признал за благо принять присягу на верноподданство Русской Государыне. В это время прежние слуги великого царя, Волынский, Татищев, князь Урусов и Соймонов разъяснили императрице важность этого события и преднамерения Петра Великого, вследствие этого-то всеподданнейшего доклада и назначены были для строения Оренбурга обер-секретарь Кирилов и татарин, полковник Тевкелев, оставивший после себя любопытные материалы, касающиеся Оренбургского края. Самый успешный ход делу устройства новой крепости дан был тайным советником Иваном Ивановичем Татищевым: он окончательно избрал для нового города нынешнее его место, выстроил крепость, населил ее, учредил дороги, основал военную линию, вызвал переселенцев, завел хлебопашество, положил начало горнозаводскому делу, ввел правильную разработку копей каменной соли и организовал порядок производства коммерческих сношений с залинейскими киргизами. В Оренбурге были сосредоточены управления военное, гражданское и пограничное; развитие промышленных сил шло с блестящим успехом; едва возникнувший Оренбург рос не по дням, а по часам; но с 1770 года начались смятения у башкирцев, потом, в 1782 году, главное управление губернией перенесено в Уфу, в 1786 году начались частые пожары: Оренбург выгорел дотла и почти вплоть до начала текущего столетия не мог подняться из ничтожества, до которого доведен был стечением случайных обстоятельств.

Алексей Филиппович Чернышев (1824 — 1863). Виды города Оренбурга: Дом Дворянского собрания на Николаевской улице

Ныне Оренбург, в отношении к Оренбургской губернии, есть только уездный город; по географическому своему положению, он находится на этой стороне реки Урала, бывшего Яика, на границе Земли Оренбургского казачьего войска, огромной области, отделяющей Оренбургскую губернию от средней и восточной частей Киргизской степи, точно так же, как Земля Уральского казачьего войска отделяет губернии Самарскую и Астраханскую от западной части той же Киргизской степи (Оренбургского ведомства). Совершенно иное значение имеет Оренбург ко всему пространству необъятного Оренбургского края, в состав которого входят следующие области:

Башкирия, то есть вся Оренбургская губерния и части губерний Пермской, Вятской и Самарской.
Земля Оренбургского казачьего войска.
Земля Уральского казачьего войска.
Степь киргизов Внутренней орды, то есть часть Астраханской губернии.
Степь киргизов Оренбургского ведомства, начиная от восточных прибрежий Каспия, далее к востоку, через Усть-Урт и через все Аральское море до правого берега реки Сыра.

Как важная крепость и как средоточие управления всеми этими отдельными областями, Оренбург, естественно, вмещает в себе всю аристократию целого народонаселения края: все, что есть лучшего, пышного, торжественного по отношению к общественному положению, к богатству, роскоши, высшей образованности — все это дружно скопилось в одном Оренбурге. Поэтому и неудивительно, что самые значительные учебные заведения устроены не в губернском городе Уфе, а в самом Оренбурге; в нем существуют именно:

Оренбургский Неплюевский кадетский корпус, для русских, для башкирцев и для киргизов;
гражданская школа для киргизских детей;
училище при батальоне военных кантонистов;
фельдшерское военное училище, в котором с большим успехом обучаются русские, евреи, татары и башкирцы;
полурота Корпуса топографов, в которой подготовляются специально образованные чертежники и рисовальщики-топографы и геодезисты.

Про медресе при мечетях и говорить нечего: они у нас заведены всюду.

Алексей Филиппович Чернышев (1824 — 1863). Школа для киргизских детей в Оренбурге: Одежда воспитанников. Спальня. Больница. Классная зала. Источник: Русский художественный листок В. Тимма, №17 за 1853

Оренбург город и военный и, вместе с тем, купеческий; но ни православные, ни мухаммеданские представители здешнего купечества не успели еще основать здесь ничего такого, где бы дети их могли усвоить себе знания, в каждом быту полезные, а в купеческом и подавно необходимые.

Алексей Филиппович Чернышев (1824 — 1863). Виды города Оренбурга: Генерал-губернаторский дом на набережной Оренбурга.

В Оренбурге круглый год, изо дня в день, ярмарка. Торговлю его можно разделить на внутреннюю, в стенах самого Оренбурга, на внешнюю, или на коммерческие обороты Оренбурга как с другими городами империи, так и с Киргизскою степью, и на торговлю заграничную, или на коммерческие связи Оренбурга с Хивой и Бухарой.

Алексей Филиппович Чернышев (1824 — 1863). Виды города Оренбурга: Плац-парадная площадь. Вид от губернаторского музея. Справа в глубине виднеется обелиск, воздвигнутый в честь освобождения Александром I города Оренбурга от воинского постоя, позже перенесенный на набережную. Все здания сохранились до настоящего времени. Слева направо: манеж (драмтеатр), главный штаб (школа), дворянское собрание (институт искусств), дом для генералов (педуниверситет), первая соборная мечеть (осталась без минарета, жилой дом), Городская дума (музей ИЗО). Фонтан посреди Николаевской улицы переехал в центр площади и стал фундаментом первого памятника Ленину.

Цифры, касающиеся до статистики города Оренбурга, не поражают своею громадностью. В Оренбурге за 1849 год считалось 44 дома каменных, из них 25 казенных и 1667 домов деревянных, из них 8 казенных; лавок каменных 148, деревянных 99; жителей, кроме военного ведомства, мужеского пола три с половиною тысячи, женского до четырех тысяч; ежегодно рождается до тысячи человек, умирает до семисот человек; браков совершается до двухсот. Фабричная промышленность ограничивается только первоначальною обработкою продуктов, получаемых от киргизского скотоводства: здесь существуют заведения для выварки клея, мыла, отливанья свеч, выделывания кож; но гораздо значительнее салотопни; их считается до двенадцати; сала топится тысяч на шестьсот рублей ассигнациями.

Купечествующих лиц немного, именно:

Каргала́ лежит на реке Сакмаре, в восьмнадцати верстах от Оренбурга. Посад этот застроился, лет сто тому назад, вследствие привилегии, данной Сенатом татарину Сеи́ту с двумястами единоверными ему семьями, с тем, чтоб они, согласно сделанному ими добровольному вызову, поселились здесь, обстроились, занялись торговлею и завели бы хлопчатобумажные плантации. Каргали́нцы занялись торговлею, которая и доныне составляет главнейшее их занятие; но к посевам хлопчатой бумаги доселе даже и не приступали.

Каргали́нцы, как и касимовские татары, занимаются преимущественно мелочным торгом и разносом товаров по домам, торгуют халатами, кушаками, разными бухарскими материями, разными шкурами, а пуще всего одолевают заезжего человека прелестными, вязаными в узор дамскими платками из «кашмирского пуха», то есть из пуха обыкновенных степных киргизских коз. Пух этот в старые годы огромными тюками вывозился из Оренбурга в Ростов; там его перекупали оптовые торговцы и отправляли в Лемберг, а из Лемберга товар этот шел уж во Францию, откуда возвращался обратно к нам в Москву и Петербург, в виде превосходных кашмирских платков и шалей, которыми теперь снабжают нас московские фабрики.

Мы здесь, в Петербурге, предорого платим за пуховые платочки, косыночки, чулки, дамские пальто и прочие изделия, приобретаемые нами за иностранные; а этот, именующийся иностранным, товар выделывается у нас же, в России, и если не ошибаюсь, то преимущественно в Тамбовской губернии, и потом в Земле Оренбургского казачьего войска, на Оренбургской линии, на пространстве от Оренбурга до Орской крепости. Там некоторые из этих изделий приготовляются казачками и распродаются по комиссиям в самом Оренбурге. Нельзя сказать, чтоб промышленность эта процветала: напротив, по рассказам здешних старожилов, она видимо клонится к упадку. Причина та, что правильной торговли этими изделиями нет; определенных заказов здешние мастерицы не получают; технических усовершенствований в вязаньи не придумано, а за плохим сбытом и промышленность эта, несмотря на давность своего существования, не приобрела в столицах и больших городах общеизвестности. Если и случится в Петербурге приобресть, по случаю, роскошный с виду, нежный на ощупь пуховый платок, то, разумеется, мы платим вчетверо и впятеро дороже, чем этот платок в самом деле стоит на месте.

Мне случилось видеть, между прочим, один такой платок. Величина его была около квадратной сажени и, при всем том, весу в нем было всего 13¼ золотников; по своей тонине, он легко мог быть продет сквозь обыкновенный перстень.

Еще здесь есть одно замечательное производство — это выделка армячины из верблюжьего пуха и шерсти. Из простой армячины, то есть из грубого толстого шерстяного полотна, шьются обыкновенные армяки, бывающие в восточных пределах империи во всеобщем употреблении нашего простолюдья, особенно в Сибири; но в Каргале, в Илецком городке и в некоторых других, соседственных к Оренбургу, местах, полотно это выделывается чрезвычайной тонины, нежности и мягкости, особенно если к верблюжьему пуху примешать шелку или шелковых охлопьев. Тонкая армячина, имеющая цвет белый, желтый или сероватый, занимает как бы средину между камлотом, папли́ном и кашмирьеном и, по плотности своей, может соперничествовать с привозными иностранными мужскими летними материями и совершенно уничтожить дешевое, но весьма непрочное московское или остзейское летнее трико, или так называемую брючную материю. Но в том-то и дело, что между производителями этого товара нет людей, во-первых — капитальных, а во-вторых — достаточно сведущих в разных знаниях для того, чтоб постигнуть важность механического прядения верблюжьего пуха, воспользоваться этим изобретением, применить его к своему производству и произвести благодетельную реформу в местной фабрикации шерстяных тканей. Разумеется, настанет время, придет срок, когда необходимость эта почувствуется, когда явятся и капиталы и познания, и когда все пойдет как нельзя лучше.

Однако ж то время, когда около Оренбурга должны будут возникнуть фабрики, еще очень от нас отдаленно. Числительность населения по сю сторону Урала и род жизни киргизов, а вместе с тем пустынность степи — пустынность в нашем, европейском значении этого слова — сами собою служат естественным указанием, почему здесь должна существовать только торговля, а не фабричная деятельность.

У Оренбургского края две границы: одна государственная, по реке Сыр-дарье («дарья́» значит река), другая таможенная, по реке Уралу. Торговля с киргизами, производящаяся в пределах Царства Русского, между реками Уралом и Сыром, но уж за таможенной границею, называется иными «заграничною» нашею торговлею, тогда как эпитет этот должен относиться исключительно к торговле нашей с ближайшими к нам старинными владеньицами Средней Азии, Хивой и Бухарой, и со вновь в недавнее время самостоятельно утвердившимся Коканом.

Политические и торговые связи наши с государствами… нет, виноват, не с «государствами», а с «ханствами» этой части Азии возникли давно; не кидаясь в туманную даль времен отдаленных, припомним только, что по реке Уралу распространялись Ногайские земли, что еще при царе Иоанне IV послы бухарские и хивинские трепетали взоров белого царя русского, и что еще в первый год основания нашего Петербурга юргенчский и хивинский хан Шайбадур присылал к государю Петру Великому посла своего с просьбою «быть ему у его царского величества в подданстве», на что государь тогда же и соизволил: быть ему в подданстве указал. Об этом событии было сообщено публике к сведению в издававшихся в Москве от правительства «Ведомостях», в нумере от 18-го марта 1704 года.

Мена наша с дальними соседями производилась, в старинные времена, по Волге; потом, когда наши промышленные люди стали придвигаться все дальше и дальше к востоку, главные пункты торговли передвинулись на реку Каму и потом на Тобол; распространяясь отсюда еще восточнее, мы не упускали из виду и южных стран: окружив отовсюду Башкирию, купцы наши стали проникать далеко за Уфу, к южным предгориям Уральского хребта. Стечение обстоятельств дало новый толчок промышленному движению и, при преемниках Петра, торговля с киргизами и с среднеазийцами была организована на прочных, по тогдашним событиям, началах, а в самом Оренбурге, для успешнейшего хода ее, основан был меновой двор.

Меновой двор в Оренбурге

Цель учреждения меновых дворов прекрасная; она состояла в том, чтоб отнять у среднеазийцев охоту по-прежнему посещать Макарьевскую ярмарку и, проникая в Центральную Россию, своим обширным торгашеством мешать промышленным оборотам русских подданных. Учреждением меновых дворов им указаны пункты, долженствующие навсегда оставаться главными рынками нашей азиатской торговли, где и оптовой и разничный продавец всегда мог найти себе покупщиков и наверное сбыть с рук все, что вывезено им из своей земли, не делая того подрыва внутренней нашей торговли, какой был неизбежным следствием появления среднеазийских торгашей на центральных рынках Внутренней России. Впрочем, этот предмет так обширен, что разъяснению его должно бы посвятить отдельное рассуждение.<…>

Источник: Небольсин П.И. – Рассказы проезжего, Спб, 1854 год, стр. 185-193